Кто не слышал про охоту на тетеревов да на рябчиков, перепелов да куропаток? И про охоту на глухарей и другую пернатую дичь? А знаете ли вы про охоту на вальдшнепов? В наших краях этой дичи достаточно было. Есть и сейчас, но мало. Бывает, выйдешь с ружьецом в лес, и бродишь времен несколько. Да и есть ли в лесах времена? Вальдшнеп птица не стайная, обитает в самых глухих лесных углах. Днем там и прячется. В сумерках летает между ветвей, будто сова. Вдруг и на глаза попадется. Миг! – и про ружьецо забудешь. А потому что ружьецо – для баловства. А для души – природа: здесь она и светлая, и дремучая. Можно и заплутать в этой дремучести. А к лугам выйдешь, глядь – деревенька стоит. Подойдешь ближе, так это ж Орешки! Всех жителей ее знаю, уже не первый год спрашивают: «Петрович, когда вальдшнепов пробовать будем?» Смеются. Батюшку из этой деревни знаю – отца Афанасия. Ох, и озорной батюшка человек. Поэтому и рассказы о нем будут озорные. Так что, не обессудьте: если кому строгость нужна, другие поселки и города для этого есть...

---

Рассказ о том, кто такой есть Афанасий.
И о банном дне в деревне Орешки.

---

У Афанасия что? Церковь разрушенная, без окон, без дверей. Колокольня чудом уцелела. Вот на этой колокольне отец Афанасий стучит кувалдой в подвешенную рельсу: утром, днем и вечером. Отсюда видны крыши ветхих изб, огороды, луга, да окружающие деревню леса. Церковь стоит по эту сторону пруда. А на другой стороне водоема стоят домик Егоровны и банька.
Пригляделся Афанасий из-под руки, к той стороне. Что увидел? А ничего! Далековато потому что. А был бы близко, увидел бы Егоровну и внучку ее Антонину, инвалида Антона Ивановича (одной руки нет, поэтому инвалид) и жену его Нюру. Еще и Савельевну! В деревне еще люди есть, но все равно немного, перечислением не утомишь.
В деревне банный день. Поэтому, заслышав звон с колокольни, все, кроме Егоровны, обратившись в сторону церкви, перекрестились. А потом выпили и закусили зеленью, да корками хлеба…

Афанасий с колокольни спустился, в церковь вошел. Штукатурка и здесь повреждена, во многих местах отвалилась. А свет — от лучей солнечных. Вверху, с окна на окно, перелетали голуби, и еще перелетали; наблюдали за отцом Афанасием, ворковали-переговаривались.
Перед алтарем две иконы: Иисуса Христа и Божьей Матери. Священник запалил фитили в лампадах, приступил к службе.
Где-то прожужжала муха. Вот она ближе прожужжала, и уже петлями закружила вокруг батюшки. Наконец, жужжание стихло: муха села на стекло, покрывающее икону, замерла.
Замер и отец Афанасий.
Муха очнулась, лапками протерла крылышки. Вдруг стремительно, скачками, забегала по стеклу. И вдруг сорвалась, закружила вокруг батюшки и… умчалась в сторону солнечных пятен на стене.
Сверху упал и стукнул о пол крохотный кусочек штукатурки. Тонкой солнечной струйкой просыпалась из-под купола на священника известка. Отец Афанасий вверх посмотрел, на воркующих голубей. Вышел из церкви…
А вход в церковь перекрыт двумя высокими дверными створками. Одна из них, когда-то обрушившаяся с ветхих петель, стояла, прислоненная краем к стене. Афанасий, поднатужившись, приподнял створку, перекрыл ею вход. Не успел отойти на несколько шагов, как в церквушке послышался легкий деревянный треск и что-то опять упало. Батюшка мигом вернулся к дверям и, прикрыв глаза от света козырьком ладони, через щели всмотрелся в глубину. Отошел на несколько шагов, глянул на колокольню, головой покачал.
Что ж вздыхать, да головами качать? Руина, она и есть руина…

Шел Афанасий по дороге, между лугов. А на лугу паслись две козы, и обе были привязаны к кольям, вбитым в землю. Ступил батюшка с дороги на луг зеленый, выдернул из земли кол, к которому привязана была его коза Марфуша. Перевел Марфушу на новое место, на этом же месте и кол вбил. А другая коза, Маняша, на священника смотрела. Тот тоже на нее смотрел, и неспроста: из обеих коз только у Маняши был подвязан на шее колоколец. А хозяйкой у Маняши была Петровна – добрая женщина.
Священник, оглянувшись по сторонам, к Маняше пошел. Коза отскочила, звякнув колокольцем; с блеянием побежала по кругу – веревка, к которой она привязана, натянутой струной подсекла батюшке ноги, тот и упал. Вскочил Афанасий, подтянул за веревку упрямую Маняшу, и давай рассматривать колокольчик! Звякал колокольчиком и раз, и другой, и третий – слушал звон, с восхищением.
А из кустов вышла Петровна, добрая женщина. Вышла с розгой.
- А ну, отойди! – сказала добрая женщина.
- Ты чего, Петровна? Палкой машешь?! Белены с утра объелась?!
- Я ею с вечера подкрепилась! Сколько ж я своей Маняше буду колокольцев менять?! Хватит, батюшка, натаскался: этот колоколец у меня последний. Иди отсель! И к козе моей больше не подходи! А то!..
И добрая женщина погрозила батюшке розгой. И тот, на всякий случай, еще отошел.
- Я ж ей веревку хотел ослабить только! Ты свою Маняшу чуть не задушила! Посмотри, как ей дышать тесно!..
- Не тесно!
Махнул Афанасий рукой, повернулся и прежней дорогой пошел…

Вот, кстати, о дорогах…
Есть дороги, по которым мы никогда не ходили, но еще можем пойти. Есть дороги, по которым мы никогда не пойдем. И есть дороги, по которым мы ходили, и еще будем ходить.
Вот по такой дороге и шел Афанасий. И она привела его в край деревни, к избе неказистой. Забор, огораживающий участок, частями отсутствовал, калитки с воротами тоже не было – вместо них зияла дыра. На участке стоял покосившийся сарай, был колодец, старые яблони, несколько грядок и туалетная будка. А в центре огорода стояло чучело: на деревянный крест надета дряхлая излохматившаяся ряса, вместо головы – треснувший горшок с намалеванными глазами и улыбающимся ртом. На рясе, для отпугивания птиц, нашиты ложки, металлические и деревянные, которые, при порывах ветра, постукивали друг о друга.
В огороде трудились дети священника: Федя копал на грядке картофель; Оля, Егорка и Танюша подбирали выкопанные клубни, кидали их в ведро. Несколько сорок сидели на заборе, а другие расхаживали по грядкам, среди картофельных кустов, в поисках добычи, подальше от детей.
Вот сюда, в это чудное место, через широкий створ ворот и вошел Афанасий. И сразу к детям, с вопросами:
- В бане были?
- Да, батюшка, - отвечала Оля.
К сыну обратился:
- Федя, чего птиц не гоняете?
- Без толку...
- Они ж нам зелень потравят!..
Священник вдруг топнул на сорок, те испуганно взлетели, расселись на деревьях. Из корзины, стоявшей на крыльце, батюшка взял яблоко и стал его есть, наблюдая за сороками. Вдруг прицелился, и бросил огрызок яблока в ветви деревьев. Стая взлетела с деревьев, с возмущенными криками закружила над священником. Несколько птиц бомбардировали батюшку пометом – два-три «снаряда» попали на рясу. Афанасий застыл от неожиданности и возмущения. И тут же, через открытую дверь, из избы донеслось хныканье Бориски, самого маленького ребенка в семье. Священник взбежал по ступенькам, вошел в избу.

А в избе матушка Варвара, гремела посудой у плиты. Афанасий тут же рясу снял, жену на помощь позвал:
- Варя, дай тряпочку, быстро!
- Опять обгадили?
Матушка приняла у батюшки рясу, и смоченной тряпочкой стала очищать ее от помета.
А Бориска в своей кроватке опять захныкал. Афанасий подхватил Бориску на руки и к плите подошел. Снял крышку с кастрюли, жадно принюхался. Дал и Бориске понюхать:
- Что, кушынькать хотим? Своего требуем? Ну-ну, мамка сейчас покормит!
- В город бы съездил. Продукты кончаются, - откликнулась Варя.
- Завтра съезжу. Если автобус будет…
- А что автобус?
- Сегодня не был!
- А сегодня что есть будем?
- А… у нас яблок много!..
- Ну, вот, теперь пусть подсохнет…
Варя вышла во двор, повесила рясу на натянутой между деревьями веревке, рядом с пеленками. Тут-то Бориска и всплакнул. Афанасий песенкой стал ему слезы сушить:

У попа была собака,
Он ее любил… Аа-а!
В детский садик водил
И овсянкою кормил…

А Бориска еще всплакнул. Афанасий с другой стороны зашел:

Тише, Боренька, не плачь,
Испеку тебе калач…
Тише, Боренька, не вой,
Испеку тебе другой…

- А ну, давай колокольчиком позвякаем!
Батюшка шагнул в детский угол избы: здесь, с потолка, свисали небольшие и игрушечные колокольчики. Тронул их: раздались мелодичные звоны одного колокольчика, другого, и еще…
И тут Афанасий увидел в окошко Петровну, идущую с Варей к крыльцу. Тут же бросил Бориску обратно в кроватку, кинулся к развешенным колокольчикам, попытался снять один, но не успел, отскочил в сторону.
А вот и Варя с Петровной. Нежный голос у Вареньки:
- Батюшка, Петровна святой воды просит…
Взору Афанасия многое открывалось: и ранее, и вот туточки, и во веки веков. Открылась и трехлитровая банка, в руках у Петровны, доброй женщины. Но и взору Петровны кое-что приоткрылось: те самые колокольчики, которые только что мелодично звенели. Спросила, нахмурившись:
- В игрушки играете?
А у Вареньки все тот же нежный голос:
- Дети балуются.
- О, вот же он, Маняшин колоколец! И этот тоже!.. - добрая женщина подошла к колокольчикам, показала на один и на другой.
- Твои? Так забери… - Варенька отвязала колокольчики, передала Петровне. – Откуда ж они здесь?
- Дети балуются… - съехидничала Петровна, положила колокольчики в карман передника, протянула банку священнику.
Отец Афанасий взял у Петровны банку, на стол поставил. Взял и ведро, стоявшее на скамье у плиты, налил из него воду в банку. Перекрестил банку, подвинул ее к Петровне. А та опять чем-то недовольна:
- Ты чего это, батюшка? Мне святая вода нужна! А такой воды я и у себя в колодце наберу!
Ничего не ответил ей Афанасий, стоял мертвецом, уставившись под иконы в углу. За Петровну вступилась Варенька:
- Что, батюшка? Или святая вода у нас кончилась?
И ответил Афанасий Вареньке, голосом постным:
- Предварительно святая вода…
Ну как тут не возмутиться доброй женщине:
- Мне предварительно не надо. Мне сразу надо! Пейте свою «предварительную» сами!
Петровна опрокинула воду из банки обратно в ведро и ушла, стукнув за собой дверью.
- Что с тобой? Ты зачем Петровну обижаешь? – Варя спросила.
Ничего не ответил ей Афанасий, только с грустью посмотрел в сторону колокольчиков…

В пруду утки плавали, плавали. Улетать не хотели…
А на берегу пруда, недалеко от баньки Егоровны, сидели в засаде пацаны, Толян и Мяка, караулили уток: в руках держали трубки – срезанные, полые стебли дудочника. Прицеливались, и стреляли горошинами в сторону уток. А попадали редко. Сюда от избы голоса доносились: взрослые продолжали отмечать банный день, лузгали семечки. Но бутылка уже пустая была…
Тут-то и появился отец Афанасий с Федей и Егоркой. Батюшка с велосипедом был, к багажнику которого привязана вязанка дров. Нюра первая их увидела:
- Добрый день, батюшка!
- И вам добрый! Барышни, чего-то я забыл: сегодня мужской день или женский?
- Барышни уже сполоснулись.
- А почем вода сегодня?
- Сколько наносите – вся ваша.
- Я с мужичками! – Афанасий подмигнул в сторону Феди и Егорки.
- Ну, так и им по кружке кипятка!
- Я не бесплатно. Вишь, сколько у меня рублей на «мерседесе»? – Афанасий показал на вязанку дров на велосипеде.
- Деревянные? Вижу… Егоровне отдайте!
- Что, Антон Иванович, пар – крепкий?
Антон Иванович палец показал, большой:
- О!..
Батюшка отвязал вязанку дров с багажника велосипеда, скинул к стене. Из избы Антонина вышла, мать Толяна и Мяки, и тоже с семечками:
- Добрый день, батюшка!
- Добрый!
Нюра подсказку дала, весело лузгу сплюнув:
- Загадывай желание, батюшка: между двумя Антохами оказался!
- Тьфу, язычество!
- Да ну? – Антон Иванович встрепенулся, ибо любил откликаться на сложные задачи. – Вот не знал! А как же ремонт церкви? Или нет желания?
- Желание есть. Только оно бесполезно, пока сам Господь того не пожелает! – разъяснил Афанасий.
- Ух, ты, как серьезно! А, главное, не угадаешь, где человеческое желание, а где божественно…
Со стороны пруда примчались Толян с Мякой. А Егоровна трубку курила. Так они к ней!
Толян первым потребовал:
- Ба, дай затянуться!
Егоровна ему дала. Толян затянулся, выпустил струйку дыма. Вернул трубку Егоровне и убежал обратно, к пруду.
А следующий Мяка:
- И мне!
Егоровна протянула и ему, но Антонина тут же шлепнула сына:
- Сколько раз говорила?!
- Чего говорила?!
- Рано еще!
Афанасий возмутился:
- Что ж ты, мать, с детьми делаешь?!
- Организм требует…
- Это ж кто сказал?! Ерунду такую!..
- Ба… - Антонина кивнула на Егоровну.
Афанасий и к Егоровне обратился, с претензией:
- Сколько ж ты, Егоровна, мальцов зельем травить будешь?!
А Егоровна не ответила: посмотрела сквозь священника, будто и нет его. А Мяка, обиженный, убежал вслед за Толяном.
Вот было настроение, и нет его! Спросил батюшка Антонину, продолжая хмуриться:
- Так что, свободна банька?
- Гришка со Славкой бултыхаются!
- Давно?
- А я не мерила…
- С Гришкой-то мы не поместимся…

Вот, кстати, о Гришке…
Дверь в баньке распахнулась, оттуда выбежал голый парень и, разбежавшись, нырнул в пруд. А это Славка нырнул, сын Савельевны. Следом за ним из баньки выбежал Гришка, внук Петровны и, голый и счастливый, помчал к избе Егоровны. К Егоровне и подбежал:
- Ба, огурчики возьму?
А Антонина ему поперек:
- Да, ты уже все грядки разорил!
А Егоровна ему вдоль: кивнула и Гришка, довольный, убежал за кусты, на грядки.
Афанасий глаза вытаращил, и опять возмутился:
- Чего это он: при женщинах – гольем? Соблазн!
Антонина лузгу сплюнула, хохотнула:
- А то мы его прелестей не видели!..
Рассвирепел Афанасий:
- А, ну, тогда пойду – свои покажу!
Тут и Савельевна не удержалась:
- Давай, твое святейшество – они ж у тебя особые!
Женщины засмеялись. А батюшка с сыновьями к баньке пошел. И в баньке из ковшика плеснул на раскаленные камни, попарился сам, и мальчишек попарил. А потом выбежал из баньки и в пруд нырнул. И следом за ним Федя с Егоркой нырнули.
Батюшка поплавал и на берег вышел, и подошел к Славке и Гришке, которые рядом с пол-литрой сидели.
Славка Афанасию улыбнулся:
- Хороша банька?
- Хороша! Эх, у ребят еще силы нет! Кто б мне спину потер? А, Григорий?
А Гришка тоже улыбчивый был:
- Тля церковная!
Афанасий серьезным сделался:
- А ну, повтори, что сказал!
Гришка с травки поднялся:
- Тля церковная!
Афанасий вдруг схватил Гришку за волосы, крутнул его в сторону пруда, с размаху обрушил в воду. Славка с травки вскочил, за друга заступился:
- Ты чего, дядя Афанасий, обалдел?!
- Лечу балду от обалдения! Извини, если тебе от моей микстуры не досталось!

А поздним вечером в избе Афанасия – тусклый свет. Бориска уже спал, в своей кроватке, в дальнем углу. Варя тихонько, стараясь не греметь, мыла посуду. Перед плитой на корточках сидел Афанасий: смотрел на огонь, подкладывал в топку щепки. Федя и Егорка, Оля и Танюша еще не спали, шептались. Танюша отца позвала, шепотом:
- Папа, расскажи сказку!
- А про что я в прошлый раз сказывал?
Оля напомнила:
- А как ты мятежником был.
- Соловьем-разбойником!
Егорка вскрикнул:
- Я тоже Соловьем хочу быть!
- Тихо! – Афанасий прошел в угол к детям, сел на край кровати. – Будешь. Подрастешь и будешь. Будешь на ветке сидеть и соловьиные песни петь. Потом найдешь себе соловушку. Совьете гнездо, отложите туда яички. А через день оттуда – бах! – вылетят соловейчики… И будут соловьиные сказки от папы требовать.
- Папа, ну давай! Сказку!
А Танюша опять прошептала:
- Волшебную лампу зажги!..
- Обязательно…
Афанасий встал, выключил электрическую лампочку в избе, зажег лампу керосиновую – «волшебную», поставил ее на табурет в детском углу. Опять сел на кровать к детям и начал сказывать вдохновенно, тихим голосом.
- И вот я уже в пустыне: одежда моя износилась и у меня борода и длинные волосы. Мне нечего есть и нечего пить, и я умираю от жажды и голода. И вот уже год прошел, и два, и еще много времени. И вижу: грядут два мужа пресветлых, в блистающих одеждах. Приблизились ко мне с поручением: «Пришло время жатвы! Слушай приказ: иди к людям и скажи им правду!» И дали мне серп. А я молитву сотворил и вышел из пустыни. Сел в уголке и наблюдаю оттуда пороки общества. «Ой, - думаю, - люди, люди! Что ж вы делаете?» А неподалеку храм стоит. И в храме том фарисеи истину сковырнули, а обратно поставить не могут. Я в храм забежал и, за веревочку дернув, истину на место поставил. А потом удалился в пустое место, близ города и, преклонив колена, смиренно молился Всевышнему… Тут выходит народ из города, и говорит: «Готово, святой человек! Мы за тебя!» И, вышедши на открытое место, я приветствовал народ голосом и рукопожатиями. И беседовал с ними о Царстве Божием и, достав из складок хламиды серп, через целование приобщал. И, когда я еще приобщал, показались из города солдаты Кесаря. Схватили меня и бросили в подземелье!
Афанасий посмотрел на Варю, поправляющую одеяльце на уснувшем Бориске, и тут же озарился продолжением:
- А ночью явился ко мне тюремщик и передал напильник – посылочку от Вареньки – от вашей мамочки. И я передал для Вареньки записочку: «Любезная сердцу моему, сестра моя Варенька! Радостно мне было узнать, что ты меня не забыла и меня жалеешь. Но неужто думаешь: уклонюсь от креста? Неужели не пить мне из чаши, которую дал мне Милосердный? Поэтому напильник возвращаю. Знаю: суждено мне пострадать за веру и, быть может, смерть принять мученическую от рук злодейских. Тогда расстанемся мы до воскресения, которое скоро уже будет. А ты ходи между народами, будь праведницей. Любящий тебя возвышенно, Афанасий».
Варя улыбнулась. Дети спали. А на колокольчиках играли сполохи от огня в плите, дверца от которой осталась открытой…
Афанасий взял с табурета керосиновую лампу, встал и задел плечом один из колокольчиков – раздался тихий звон. Батюшка замер, оглянулся на детей и закрутил фитилек в лампе…

---

Рассказ о том, как Афанасий в город съездил.
С людьми пообщался.

---

А утром на автобусной остановке, у церкви, сидел на скамейке Антон Иванович, курил. Здесь же и автобус стоял. Вот сюда бодрым шагом и шла Савельевна. Взошла в автобус, и сразу к водителю, достала из мешочка банку засоленных огурцов.
- Вот, Юра, тебе принесла! После работы домой придешь, стопочку выпьешь, огурчиком закусишь, потом вздремнешь…
- Спасибо! – Юрий банку взял и, куда надо, аккуратно поставил.
- А как проснешься, меня вспомнишь!
- Обязательно!
- А как вспомнишь, так ко мне и заезжай! У меня еще есть: и помидорчики соленые, капустка кислая, и грибочки, и ягоды…
- Ух, ты!..
- Ага! И наливочка есть, смородинная! – И тут Савельевна шепнула: - А потом вздремнуть положу…
- Вздремнуть? – Юрий улыбнулся. – Подумать надо…
- А и подумай! Сладкий ты мой…
Антон Иванович встал, бросил окурок на дорогу, зашел в автобус.
- Ну, что, Юра, едем или нет?
- Больше пассажиров нет?
- Ой, меня не увезите! – Савельевна вышла из автобуса.
Двери закрылись. Автобус тронулся с места, стал набирать скорость. А следом бежал Афанасий, кричал:
- Стой, Юра-а! Сто-ой!..
Автобус остановился. И вдруг на пути священника встал пьяный Гришка, растопырил руки, преграждая батюшке путь:
- А-а, поповская морда! Гапон продажный!
- От морды и слышу! Опарыш навозный!
Гришка зацепился за батюшку и упал, а священник, в развевающейся рясе, с разбегу взлетел по ступенькам в автобус. Дверь закрылась, и автобус тронулся с места.

Афанасий пристроился на переднем сиденье, у окошка.
- Здравствуй, Юра! Храни тебя Господь!
- Твоими молитвами, отче! – Юрий улыбнулся. – Воюешь?
- Ну, не то чтобы очень…
Антон Иванович вступился за Гришку:
- Война «ореховая»… Гришка – добряк. Не обращай внимание, дразнится он… От безделья!
- От такого безделья, да от водки, луна солнцем кажется!
- Вот ты ему и показался!
У Афанасия и другие заботы были, вот он и спросил:
- Чего-то, Юра, с перебоями автобус работать стал? Вчера не было, и на прошлой неделе два раза…
- В ремонте стоял.
- А я уж думал, отказали Орешкам в транспорте.
- Есть планы такие.
- Да ты что?!
- Убыточный маршрут…
- А как же дети в школу, до Покровки? А женщинам? А мне в город съездить?
- Так это понятно.
- А верующим из Покровки – церковь посетить?
- Тут недалеко.
- Транспорт нужен! Ну, ладно, я – в Покровку на велосипеде… А до города? А зимой? А, давай мы тебе, Юра, яблочек дадим! Картошки накопаем, кто сколько…
- Яблоки в бензобак не зальешь. А мотор? Сдохнет – никакие овощи не помогут!

А в Покровке автобус заполнили жители села. Сзади Афанасия сели две девицы. И одна спросила:
- Что это, батюшка, у вас в Орешках пожар каждый день?
- Какой пожар?
- Да вот, что ни день, то в набат бьют в Орешках!
- То не пожар, милая, то Слово Божье по земле русской мчится!
- Весело мчится!
Девицы рассмеялись. Им подмигнул парень, лузгающий семечки:
- Ага, странноватый колокол!
- Чего ж странного? Клепалом называется, - ответил Афанасий.
- Как?
- Прежде колоколов на Руси клепалы были. Инструмент на треноге – наподобие рельс.
- Хм, какие тонкости!
- А колокол бы лучше! – сказала свое слово старая женщина.
- Да, уж само собой! – откликнулся Афанасий. – Богатый край был: купцы церкви ставили – и в Покровке, и в Орешках, да много еще где в губернии…
- А где ж в Покровке церковь была?
- Бывший клуб на том месте. Орешки в сторонке приютились, вот церковь там и сохранилась. Но все равно: серьезный ремонт требуется…
- Откуда про церковь в Покровке знаешь, отче? – Юрий спросил.
- Прадед мой священником в той церкви был… А сам родом из Орешек!
- Так ты на родину вернулся?
- Так я ж все время об этом говорю! А сохранилась бы церковь в Покровке, я бы в Покровке сейчас и священнодействовал, а не в Орешках… Ты, Юра, колоколов бесхозных нигде не встречал? Ездишь много: и в город и по окрестностям…
- Нету нигде, отче. Если б огнестрельное что-нибудь… А колокола – товар редкий. Да и спросу на него нет.
- Как это – нет? Я же спрашиваю!
- Так ты один и спрашиваешь!
- А куда ж колокол в Орешках делся? – спросила старая женщина.
А парень опять подмигнул:
- На пули переплавили!
Афанасий на него покосился:
- Может, и переплавили… Время-то какое было! Кто ж теперь докопается?
- Во! А ты и вправду – копнуть попробуй! – задумался водитель. – Может, кто догадался: спрятал где? Тащить-то тяжесть далеко несподручно. Вот у церкви и копни! Там он и есть!
- Не… Это вряд ли! Хотя… А, может, и вправду? Попробовать стоит!
А парень плюнул в кулак лузгу, и опять подмигнул девицам:
- Точи лопату, отец!..
Афанасий не ответил, задумчиво смотрел в окно…

А вот и небольшой город у реки. С дороги завиднелся белоснежный храм с куполами. Автобус проехал по мосту через реку, миновал площадь при железнодорожном вокзале и скоро остановился. Афанасий вышел вместе с пассажирами, прошел по улицам города. У перекрестка, неподалеку от лотка с мороженым, остановился и достал из котомки большую деревянную кружку с надписью «На ремонт храма». Сложив руки на животе, смиренно уставил взгляд в землю.
Проходила мимо пожилая женщина, везла инвалидную коляску. А в коляске сидел безногий инвалид. Женщина притормозила. Раздался звук монетки, упавшей на дно кружки. Перекрестился Афанасий, поблагодарил:
- Храни вас Господь!
- Что-то вы, батюшка, неловко встали, - отвечала женщина. – Вам надо к универмагу, к рынку или к вокзалу. Там сейчас народ толчется. Там и соберете поболе…
- Тут не припекает. Глядишь, Милосердный и удосужит кого мне в кружечку насыпать…
Инвалид закурил сигарету:
- Здесь не удосужит…
- Послушайте, батюшка, добрый совет: туда идите. А к вечеру к скверу или на набережную…
- За совет спасибо. Храни вас Милосердный…
Женщина с коляской удалилась. А на батюшку поглядывала молоденькая мороженщица. И вдруг спросила:
- Мороженое хотите?
- А почем?
- Цены разные. Есть и дешевое.
Афанасий открыл кружку, достал монетку, а это рубль оказался:
- Хватит?
- Нет, - девушка улыбнулась. – За такую цену еще не придумали.
Батюшка созорничал:
- А надкусить?
- Такого сервиса у нас нет!
- Как зовут, доченька?
- Настя.
- Замужем?
- Не-а!..
Афанасий кинул рубль обратно в кружку:
- Ну, тогда желаю тебе, Настенька, ясного сокола и соколят корзинку. Зови венчать и крестить. В Орешках живу. Там и служу Милосердному, - сказал и пошел.
- А, вы куда?
- «Конкурентов» проведать…

Афанасий стоял у ворот городского рынка, с кружечкой для пожертвований. И вот здесь ему чаще кидали в кружечку монетки. А где ж «конкуренты»? Так вот же один! – с другой стороны ворот стоял дьякон Вениамин с ящичком для пожертвований. У ног дьякона, на земле, стоял переносной музыкальный центр: из динамиков звучал благозвучный распев церковного хора. Вениамин тоже принимал пожертвования, крестился, но при этом косился на Афанасия, наблюдал за ним. Наконец, не выдержал – подхватил с земли музыкальный центр и пошел в сторону Афанасия. Батюшка, заметив маневр «конкурента», тут же развернулся и прошел в ворота рынка, слился с пестрым потоком людей. Дьякон Вениамин, чтобы ускориться, прибавил громкость в музыкальном центре, и, удивленные, люди оглядывались на звук и расступались…
За очередным поворотом отец Афанасий едва не столкнулся… с отцом Власием, прогуливающимся между рядов. Батюшка развернулся и теперь уже бегом помчался в другую сторону. А Власий пристально и недобро смотрел ему вслед. Батюшка пробежал насквозь весь рынок, выскочил через другие, противоположные ворота и, свернув, потрусил вдоль рыночной ограды. Но уже навстречу ему широкой походкой шел отец Евлампий.
- Ох!..
Афанасий опять развернулся и побежал вдоль рыночной ограды обратно. Но распев церковного хора нарастал! Потому что навстречу батюшке шли дьякон Вениамин и отец Власий. Батюшка забежал за склад и из-за угла оглянулся в ту сторону, где только что был отец Евлампий. Но тот уже куда-то пропал.
- Здравствуй, отец Афанасий! – раздался вдруг сзади громоподобный голос.
Афанасий резко обернулся на голос, поднял взгляд:
- Зд… здравствуй, отец Евлампий! Храни тебя Господь!
- Пусть и тебя хранит!
А распев церковного хора уже совсем приблизился. Батюшка нервно оглянулся. А дьякон Вениамин и отец Власий тут как тут.
- Ой! Здравствуйте! Что-то вы запыхавшиеся? – приветствовал их Афанасий.
Отец Власий был небольшого роста и грузный, и бегать ему было тяжело, поэтому отвечал с одышкой:
- Тяжкая жизнь во Христе…
А дьякон Вениамин выключил звук в музыкальном центре:
- Ох, и шустрый ты, отец Афанасий! У тебя, случаем, не спортивное послушание?
- Да нет. Мирской каторгой не прельщаюсь. Ну, а что касается тягостей ваших… Вы только скажите, что надо. Подсоблю, чем смогу.
Вот Евлампий и сказал:
- Надобноть башню монастырскую построить. Тебя в ней заточить и давать в неделю булку хлеба и чайник воды. Чтобы молитвы твои звенели и были услышаны.
- Мои молитвы Милосердный и так слышит. Суеты в них нет.
- Ты ж всему городу глаза намозолил, - пожалился Власий.
- Это ты чересчур, отец Власий! Напраслину на меня возводишь: меня еще не все в городе знают. В отличие от вас!..
- Если тебя не сторожить, через неделю все и узнают. До последней собаки! - сказал Евлампий.
- Последняя собака меня знает. Первую где найти?
А дьякон Вениамин был тощий, с колючим взглядом:
- Ладно, батюшка, не придуривай! Или забыл уговор?
- Нет, что-то вы путаете. Я с вами не уговаривался. Это вы меня уговаривали. И еще разок уговаривали…
Отец Евлампий грозно двинулся на Афанасия. И батюшка даже рукой хотел заслониться:
- И, чудится мне, сегодня уговаривать будете тоже…
- Правильно чудится. У нас терпения хватит, чтобы тебя, бесстыжего, уговорить.
- Все-все, уговорили! Пойду к универмагу или на вокзал.
- И я с тобою! – склонившись к Афанасию, сказал Евлампий тихо и со значением.
- Эх, что же вы делаете? – горько вздохнул Афанасий.
А Вениамин, который тощий был, так рассудил:
- Чудной ты, Афанасий. Ну, сам подумай: твоя церковка, и наши? Сколько народу с молитвами к нам ходят? А сколько в твоем приходе?
Афанасий опять горько вздохнул:
- Не Божьей арифметикой занимаетесь! Сколько б народу ни было, а иной один толпы стоит. Да и места у вас сладкие: я б с такими приходами сюда не приезжал…
- Поговори с отцом Серафимом. Может, выделит на ремонт деньги?
- Говорил уже, - отмахнулся Афанасий. – Все равно я в списке последний… Приговорили не замечать.
И тут Евлампий в первый раз улыбнулся, сообщил весть радостную:
- А вот нас с Вениамином замечают: отец Серафим денег на часовню выделил!
- Да ты что?! Это ж когда?!
- А ты не слыхал, что ли?
- Не-а!..
- А отцу Власию прихожанка, истинно верущая, машину пожертвовала. Подержанную, без гаража… но все ж!.. Теперь нас батюшка Власий сюда и обратно возит! – Евлампий показал на ящичек в руках дьякона Вениамина: – На бензин собираем!..
- Повезло вам!
- Нет, не повезло! – Евлампий в небо перстом указал. – Милость Божья на нас проливается!
- А ты все на велосипеде? – спросил тощий Вениамин.
Отец Афанасий угрюмо на него посмотрел, и не ответил.
А толстенький Власий был добрый человек:
- Мы ж не против, чтобы и ты собирал на богоугодное дело. Но ты вечером приходи, к закрытию. Нас здесь вечерами не бывает.
- Вам ли не знать, что вечером не особенно жертвуют. Ладно, пойду. Опять вы меня уговорили…
Повернулся Афанасий и пошел. А они вслед ему смотрели…

Пришел Афанасий на городской бульвар. Сел на скамейку, в пятно солнечного света. Булочку ел, запивал молоком из пакетика. Кидал крошки и голубям, снующим у его ног…
И вдруг!.. Послышался далекий звук электропилы. Еще раз послышался. И еще! Афанасий прислушался. Встал, отряхнул бороду и рясу от крошек, кинул пустой пакет из-под молока в урну. И пошел, электропиле навстречу…
И так, прислушиваясь да присматриваясь, подошел к проходной завода. Ворота распахнуты настежь. Зато шлагбаум! У ворот из будки смотрела охранница. А у будки сидели две заводские дворняги.
- Доченька, чем завод промышляет? – спросил Афанасий.
- Мебель делают.
- А-а… в каком цеху у вас рабочих больше?
- А вон, за углом курилка. Там сейчас больше всего…
- А меня пустишь?
- Идите.
Опаслив был батюшка, покосился на заводских дворняг.
- А собачки-то ваши пустят?
- Пустят.
- Неужто за своего примут?
- Примут! Иль на вас креста нет?

Курилка за углом и была, недалеко от распахнутых дверей цеха. Здесь были Михаил и Клим, а также Петруха и рабочий Скворцов. Отец Афанасий, сопровождаемый собаками, прямо к ним и направился.
- Здравствуйте, люди добрые! Благослови вас Господь, и ваши семьи, и труды ваши!
В курилке стало тихо, и все с недоумением посмотрели на Афанасия. Первым откликнулся Михаил:
- С чего вдруг попы к нам пожаловали?
- Приспичило, что ли? – Клим спросил.
- Скрывать не буду – приспичило! Делю невзгоды с народом радостным, который трудно добывает свой хлеб.
- И ты, что ли, продукцию радостно выдаешь? – развеселился Петруха.
Рабочий Скворцов уточнил:
- Небось, других тяжестей, кроме кадила, не таскал!
Расхохотался рабочий класс. Но Афанасия веселье не смутило.
- Кадило – оно только с виду пушистое. И, ежели я под ним сломаюсь, судить меня только Милосердный будет.
А рабочий Скворцов еще уточнил:
- Клянчить, значит, пришел? Или причащать будешь на дармовщинку?
Отец Афанасий посмотрел на него, и вдруг громко крикнул собакам, показывая на Скворцова:
- Кто это?!
Собаки вскочили и загавкали. А в курилке опять захохотали.
- Точно – он! – сказал Михаил.
- Смотри, Лёха, собаки-то все про тебя рассказали! – смеялся Петруха.
- Что рассказали? – возмутился Скворцов.
- Все! И про жену твою наябедничали!.. – поддержал настроение Клим.
- Молодец, Палыч! – похвалил пса Михаил. – Все про Лёху знаешь! Иди сюда…
Одна из собак, отозвавшаяся на кличку Палыч, подошла к Михаилу, и тот потрепал пса по шее. Клим подвинулся на скамейке, показал батюшке на освободившееся место:
- Садись! - Да, я постою…
- Садись! Дальше благословляй…
Афанасий сел на указанное место. Собаки тут же перешли к священнику, легли у его ног.
- Ишь, собаки от тебя не отходят…
Афанасий демонстративно поправил на груди крест:
- Что ж на мне – креста нет?
- Ах, вон оно, в чем дело!..
Рабочие опять засмеялись.
- Ты кто? – спросил Михаил.
- Отцом Афанасием меня зовут. Арефьев я. Деревня наша, Орешки – ни большая, ни маленькая: есть кому стрелять из ружей, так патронов не на что купить. И есть кому с супостатами потягаться – так ведь и конница денег стоит! Можно, конечно, без конницы и без ружей: в пешем строю – с рогатиной. Так ведь и рогатину срубить надо! А чем срубить? Топор нужен! Так мы, опять взором окинув пределы, к деньгам возвращаемся! И в маете этой до тех пор пребывать будем, пока деньги по миру гуляют. А гуляют они неровно…
Рабочий Скворцов был неумолим:
- Это у нас они неровно гуляют. А у козлов – маршируют!
- Вы – не рабы! Рабы – не вы! – ответил батюшка.
- Это точно – одни господа теперь только и есть! – сказал Михаил. – Эй, господин Петруха! Дай закурить – мои скончались…
- Свое лихо вы знаете: и у вас семьи и детки, которых кормить надо, - продолжал Афанасий.
- Семейный, что ли?
- Ага! Вырастут ребятишки, ежели сподобятся – будут и они при алтаре с Милосердным в пятнашки играть. Да не в семейности дело… – Батюшка встал, достал из котомки кружку. – Если кто может – пожертвуйте! Потому что мою церквушку не кормить, а спасать надо! Боюсь, не случится ли из нее однажды братская могила во время службы…
- Ладно. Давай кружку, – сказал Михаил. – Накидаем, сколько не жаль!
- А сколько жалко – не кидайте. Чтобы кружечку не обременить!
Клим кинул в кружку:
- С наших рублей твою церковь не спасти…
- Это верно. Бригада нужна, справных работников. Это бы и лучше. А так – хоть куполок поправлю…
И Петруха монетки кинул:
- Кружка интересная. От деда, что ли, досталась?
- От прадедов!
Рабочий Скворцов монеты кинул, а Михаил бумажку в кружку заталкивал, но у него не получалось. Афанасий его научил:
- Не, ты не так заталкиваешь! Сложи бумажку вдвое или вчетверо – она в щелку и проскользнет…
А когда проскользнула бумажка, Афанасий поклонился и осенил присутствующих крестным знамением:
- Спасибо, люди добрые. Спаси вас Господь! Как зовут-то вас?
- Клим.
- Михаил.
- Меня просто – Петруха.
- А меня еще проще – рабочий Скворцов! Заглядывай покурить…
- «Покурить» – это пожалуйста! В следующий раз «покурим» о Милосердном! Счастливо, ребятушки!..

У городского храма, возле ограды, были двое нищих: он да она. Она стояла с протянутой ладошкой. А подле него, сидящего на земле, лежала истертая кепка для подаяний.
А в ограде, за храмом, стояло небольшое двухэтажное здание, укрытое среди деревьев.
А в этом здании, за большим письменным столом, сидел протоиерей Серафим, в очках с толстыми стеклами. Протоиерей изучал документы, держа их в вытянутой руке, возле оконного света.
Вот сюда, тихо приоткрыв дверь, и вошел отец Афанасий.
- Здравствуй, отец Серафим!
- Здравствуй, отец Афанасий! По делу зашел, или как?
- Погреться к тебе зашел.
- В ознобе, что ли? Простыл?
- Мягкое солнышко из тебя светит. Приблизился, чтобы оттаять.
Протоиерей положил бумаги на стол, показал на стул у стола:
- Ты бы к другим отцам приблизился! Грелись бы вместе.
Афанасий примостился на стуле:
- Уж пытался… В леднике теплее будет!
- Может, есть причина? Жалобы на тебя от них поступают: смуту вносишь.
- Где смуту творю, отче? Неужто, от Милосердного отвлекаю?
- Уточнять-то не хочется… Что ж вы, как дети малые, о пустяке договориться не можете?
- Пустяк этот – бревно неподъемное. И разве я когда жаловался? Подсобил бы теперь – сказал бы слово в защиту!
- Говорил уже! Так ведь тебя за словом не спрятать – из всяких мест торчишь! Впору и мне от тебя защиты искать!
- Отца Евлампия позови! Он меня на наковальне разложит – подкову на счастье сделает! Прибьет над порогом – буду висеть грустно, никому не мешая.
- Ну, уж ты опять! Ни тебя так не тронь, ни эдак!
- Ты меня тронь, отче! Но, прежде церковь мою потрогай: храм Божий рассыпается! Не собрать никакими силами средств на восстановление. Отцу Евлампию деньги на часовню дадены, у отца Власия – автомобиль. А у меня велосипед, и рельса на колокольне!..
- А я тебе говорил! А ты не слушался! Чего в Орешки-то сорвался? Чего тебе здесь было плохо? Да еще многодетный!
- Там прадед мой священнодействовал. «Там русский дух, там Русью пахнет»…
- Здесь тоже пахнет…
- Люди в нужде живут.
- И здесь в нужде! Калачами немногие балуются…
- Обратно не вернусь! Мое место там!..
- Еще бы: от начальства подальше! – Отец Серафим пальцем погрозил: – Каноны нарушаешь!..
- Не нарушаю! Недоброжелатели измышляют, наговаривают на меня…
- Наговаривают… Я ведь тоже не на печи лежу. Каждый день грызут тягости. Устал я от них. Мне мое место – не награда. Да Господь все никак не освободит.
- Место у тебя, Серафимушко, славное. Только ты его с должностью перепутал. Я к твоему месту люблю приходить, а не к должности. Приберет тебя Милосердный – не с кем погреться будет.
- Тут льстецов развелось невиданно. Неужто, и ты среди них?
Афанасий встал, обиженный:
- Вот оно и видно, Серафимушко, кто из нас в защите нуждается…
- Чего вскочил? Садись, чайку попьем.
- Не. Пойду я. До следующего раза…
- Ты это… подожди! Деньги тут ожидаются… Может скоро, может – нет… Надо к тебе в Орешки заехать, на церковь глянуть…
- Колокол бы отлить!..
- От, дурень! Ничего в ценах не понимаешь! Этот колокол сколько будет стоить?
- Так ведь небольшой…
- А большой – сколько?
- Спасибо, разъяснил… - Афанасий вдруг голос понизил, сказал едва слышно: – Мощей бы святых, чтобы на церковь благодать пролилась…
- Кто ж тебе даст?
- А власть церковная на что?
- Разорено все! Бросай развалину, возвращайся сюда…
Афанасий вздохнул, попрощался:
- Храни тебя Господь!.. - пошел к выходу.
- Храни и тебя Господь!..
Протоиерей надел очки, и опять погрузился в изучение документов.

А вечером отец Афанасий шел к автобусной остановке, и в руках у него были две больших авоськи, из которых пучком торчали кульки и батоны. А у остановки сувенирная лавка, и батюшка сначала лавкой заинтересовался: вошел и цепким взглядом скользнул по товарам, расставленным на полках и витрине.
- Колокольца есть?
- Есть. Вам какие? – спросила продавщица.
Афанасий вгляделся в сувенирные колокольчики:
- Маленькие… Поболе нету?
- Не бывает… – Продавщица поставила на прилавок сувенирный «Царь-колокол». – Вот такой еще есть…
Батюшка отмахнулся:
- Не надо. В нем языка нет…
Священник по очереди позвонил колокольчиками, послушал.
- Не, не годится. Маленькие все… - Вдруг спохватился. – А есть книжки для детей, о православии?
- Нет.
- А какие есть?
Продавщица взяла с книжной полки слегка потрепанную книгу.
- Вот. Мой сын читал, ему понравилось.
Афанасий посмотрел на обложку:
- «Овод»… Нет, не надо, это про католиков…
Батюшка осмотрел полку с книгами, и вдруг взял одну, с названием «Основы супружеской жизни». Быстро пролистал и… застыл: на очередном развороте оказались иллюстрации интимных позиций для супругов. Даже растерялся:
- Ух, ты!
- Ой! – Продавщица отняла книгу у батюшки. – Это для взрослых!
- А я не взрослый? – Афанасий оторопел.
- Это для других взрослых!
В окно сувенирной лавки Афанасий заметил движение людей на остановке, увидел подъезжающий автобус. Подхватив авоськи, батюшка выбежал из лавки…

И этим же вечером, в Орешках, стояли на крыльце отец Афанасий и матушка Варвара, облокотившись на перила, вели разговор тихий, неспешный. Но светлой беседе скоро пришел конец.
- Варенька!..
- Чего?
- А пойдем в сарайчик сегодня. Вот еще стемнеет, тихонечко…
- Уймись!
- Там сено душистое…
- Устала я…
- Так и я устал! Знаешь, как крутит? Глаз сомкнуть не могу…
- Это тебя нечистая крутит. Молился, видно, небрежно…
- Не-е, молился со старанием. Так, видно, зудит во мне воля Божья… Покоя не дает.
- От твоего «зуда» в избе тесно – вон сколько детишек «назудил»!
- Зато какие пригожие!
- Иди, помолись еще, или посчитай до ста…
- Да я уж какой день считаю! И до ста, и до тыщи…
Засмеялась Варенька:
- О-ой, бесстыжий! Как Господь срамоту такую допускает?!
- Где ж ты срамоту углядела? Видно, через наше с тобою служение взывает Милосердный еще к одной жизни…
А Варя все равно несогласная, ушла в дом, и дверь за собой прикрыла. Афанасий перегнулся через перила крыльца, и в сторону распахнутого окошка крикнул, вслед несогласной:
- Варвара, ты это… Брось! Ты меня знаешь!
Варя к окошку подошла, и захлопнула оконные створки. А дверь тут же открылась и на крыльцо вышла Танюша, потирая сонные глаза.
- А ты чего не спишь?
- Сказку ждем! – ответила дочь.
- Какую?
- Новую!
- Иди, ложись. Сейчас расскажу… Ой, уже придумал! Про Анфису-дружелюбницу… - Афанасий к двери шагнул, и громко в избу сказал: - Пусть и мамка послушает!
Пусть знает, что не все в этом мире недружелюбно!..

А ночью через широкие щели в стенах сарая проникал лунный свет. Слышно было, как коза Марфуша жует клок сена. И видно было Афанасия и Варю: они лежали на сеновале, укрывшись длинным тулупом. Волосы Вари были разметаны и перепутались с сеном. А батюшка через щели в крыше смотрел на звезды. И Варя туда посмотрела:
- Что ты там все высматриваешь? Как дитя малое…
- Красота какая… Вот бы туда умчаться!
- И я с тобой…
- Без тебя вознесусь, самостоятельно.
- А я за рясу твою ухвачусь!
- А я рясу скину!
- Голышом, что ли, возноситься будешь?
- В перьях! С крыльями! Аки херувим!
- Херувим! – Варя положила голову на плечо Афанасию. – Ты вот детям сказки сказываешь. Рассказал бы и мне какую…
- Персональную?
- Угу…
- Есть и для тебя сказка. Слушай. «На берегу реки стоял дом. А неподалеку росла юная береза. И березка влюбилась в этот дом. Но ее белое тело было посыпано черными веснушками, и она веточками пыталась их оттереть…»
- А березка – это я?
- Нет, Варенька, ты не березка. Ты – река полноводная… Но ты слушай, не перебивай! «А дом березку эту не замечал. А не замечал он ее потому, что был влюблен в красавицу-реку…»
- А дом – это ты?
- Не-а… Какой же я дом?
- А кто же тогда ты?!
- Я? Ладья на этой реке. И ладья проворная! Вот как нырну глубоко-глубоко, и в твоих омутках играю…
Раздался озорной рык батюшки. Варя засмеялась. А на рогах у Марфуши застряла сброшенная священником рубаха…
А во дворе, да над сараем царствовала полная луна, перекрываемая мчащимися облаками. Ветер шумел в листве деревьев. Пугало на огороде весело смотрело на прикрытую дверь сарая. От порывов ветра колыхалась ряса, и постукивали ложки, нашитые на ней…

---

Рассказ о том, как Афанасий раскопки производил.
И как там бабахнуло!

---

Ранним туманным утром стоял Афанасий у церкви, дышал полной грудью. На плече держал две лопаты. А подле него сыновья: Егорка отчаянно зевал, а Федя козу Марфушу в сторону отвел, на травку, вбил камнем колышек в землю и вернулся.
Афанасий с восторгом огляделся вокруг, сочно вонзил лопаты в землю.
- Здесь будет город заложён!
- Ой, папа, не надо!
- Ничего, справимся, сынок! Надо по-хитрому. Ежели его того… он должен был упасть… - Афанасий посмотрел на колокольню, что-то прикинул в уме, сделал несколько шагов. - Сюда! - Опять примерился взглядом к колокольне, сделал еще три шага в сторону. - И откатиться… вот сюда!
- Ну-у-у… - усомнился Федя.
- Это примерно! Здесь я буду копать. А ты… - Афанасий сделал несколько шагов в сторону. - Вот туточки!
- А глубоко копать?
- Сколько сил хватит! И вглубь, и вширь!
Афанасий со звоном вонзил лопату перед своими сапогами…

Прошло времен несколько: и час, и другой…
Батюшка сидел у подножия церкви, держал кусок хлеба, пил молоко. Неподалеку трудился с лопатой Федя, а рядом с ним Егорка. Неглубоких ямок, на штык лопаты, выкопано было уже штук несколько. И рядом с каждой ямкой – холмик выкопанного грунта.
К церкви подошла Петровна, в недоумении оглядела испещренную ямками прицерковную территорию.
- Здравствуй, батюшка! Что это ты задумал?
- Огород копаем! Тащи рассаду, Петровна!
- Что-то непохоже…
- Ограду ставить будем!
- А зачем?
- Ой, шучу, милая! Дренаж делаем, воду отводим. Совсем фундамент отсырел…
И тут лопата Феди обо что-то скрежетнула.
- Па, что-то есть!
- А? Где?! Осторожно, не попорть!
Афанасий, Егорка и Петровна подошли к Феде и всмотрелись в ямку. Батюшка взял у Феди лопату, осторожно коснулся ею дна ямки, слегка налег – послышался легкий скрежет.
- Что-то легко звучит. Неужто, маленький?
- Что там? Пусть хоть маленький будет… - сказала Петровна.
Афанасий осторожно обкопал место и ощупал рукой, огорчился:
- Не, Федя, это булыжник. Ладно, сынок, копай дальше. Только аккуратно – не задень чего… неожиданное! – Батюшка протянул камень Петровне. - Держи «маленький»! Петровна отодвинулась:
- Страх-то какой! Ты бы сапёров позвал!
Афанасий отбросил камень в сторону, улыбнулся:
- Зачем сапёров? Не трусь! Археологические раскопки проводим.
Петровна отошла к скамейке и села на нее, и стала наблюдать за раскопками.
А мимо остановки Гришка со Славкой проходили. И Гришка изумился:
- Ого! Как кротами все перерыто! Клад ищешь, батюшка?
- Здравствуй, Григорий… со Славкою! Проходите мимо! – отвечал Афанасий.
- О, что жадность с людьми делает – делиться не желает!
А Петровна внуку все объяснила:
- Чем делиться-то, внучек? Огород батюшка копает, дренаж делает…
- Будет врать-то! Огородом здесь и не пахнет, - отвечал Гришка.
- А ты просморкайся как следует, потом нюхай! – дал рецепт батюшка.
Гришка перевел взгляд на покосившиеся кресты за церковью, догадался о своем.
- Святые мощи ищешь? Угодника? Пустое дело: отродясь не было здесь святых!..
- Так тебе святые и сказали, что они святые!
- Значит, и ты про себя промолчишь? - Гришка развеселился. - Медведи с волками здесь были – это да! А потом коровы все утрамбовали…
- А кто ж коров утрамбовал? – прикинулся дурачком Славка.
- Знамо – кто!..
Гришка со Славкой расхохотались. Над «утрамбованными» коровами посмеялась и Петровна.
И вдруг Егорка сказал:
- Колокол ищем!
Наступила тишина.
- Какой колокол? – спросил Гришка.
- Тут его и не было никогда… - сказал Славка.
- Погодь! – Гришка задумался. - Это его при нас не было. А колокольня-то для него строена…
- Для него… - кивнула Петровна.
- Вишь, и бабуля говорит! – Гришка обратился к священнику. - А чем тебе рельса не нравится?
Афанасий на Гришку даже не посмотрел, продолжал копать.
- Понятно. А с чего ты взял, что колокол в земле лежит?
- Может, и не лежит, - продолжал копать Афанасий. - А если лежит, значит, его туда положили!
- Логично! А что ж ты здесь все изрыл? А не там, или… вон там? – Гришка показал в разные стороны.
- Там? Потом буду…
- У-у-у… Это ж на сколько лет работы…
- Тут экскаватором надо… - подсказал Славка.
- А кто экскаватору платить будет? – рассердился Афанасий. - Вы?!
- Нет, мы не будем, - сказал Гришка. - Нам ни к чему…
И тут Славку осенило:
- А может, динамитом? Шашечку в ямку положить!
- Шашечку?
- У тебя еще осталось?
- Да, есть еще… Для рыбалки!
- Да ну ее, эту рыбалку! Давай сейчас бабахнем!
- Давай!
- Какой динамит? – Афанасий замер. - Какое «бабахнем»?!
- Да ты не бойсь – устройство безоболочное, - успокаивал Гришка. - Ямка пошире будет. Что ж я, для церкви динамита не пожертвую?!
- Не надо ничего взрывать!
- Не трепещи, товарищ святой Афанасий, все тихо будет, аккуратно. Здесь, там и там ямки сделаем…
Афанасий от испуга стал грозен:
- А ну, идите прочь!
- Мы ж помочь хотим!
- Мне Бог поможет! А вы идите!
Гришка со страстью себя в грудь ударил:
- Так нас Бог послал!
Афанасий лопатой замахнулся:
- А я обратно отсылаю!
- Тьфу, ты, дурак!..
- А, пойдем, в другом месте громыхнем! – предложил Славка.
- Не-е, в другом месте грустно будет… - Гришка оглянулся на церковь. - Эх, душа горит, как бабахнуть хочется…
И пошли прочь Гришка со Славкою. А Петровна ласковой стала, жалостливой:
- Что, батюшка, напугали ребята?
- Это ты точно сказала: «ребята»… Мозги еще не овзрослели!
- Семечек хочешь?
- Давай!
Достала Петровна из кармана кофты горсть семечек и отсыпала в ладонь священнику. Разделил батюшка семечки между сыновьями, себе несколько штучек оставил, и сказал:
- Продолжай раскопки, Федя.
- А ты куда?
- Пойду в храме оконца застеклю…

Солнце не успело двинуться по небосклону, а уже Афанасий в церкви на стремянке стоял и стеклил оконце. На карнизе, у противоположной стены, сидели голуби, наблюдали за священником. Иногда вспархивали, кружились под куполом, пересаживались на другие места.
Первое стеклышко уже было вставлено батюшкой в створку рамы. Афанасий приложил к раме стеклышко следующее, взахлест к первому, аккуратными, тихими ударами молотка вогнал гвоздик в раму. Потом еще один. Повернулся к голубям, расположившимся за его спиной, погрозил молотком.
- Гадить – на улице!
Голуби забеспокоились. А батюшка отвернулся, и вдруг прильнул к только что застекленному окну…
Возле церкви, прямо под окном, в одну из выкопанных ямок, Гришка что-то закладывал. И здесь уже были и Славка с Антоном Ивановичем, давали советы. И тут же, рядом с советчиками, стояли Петровна, Федя и Егорка. И вот уже Гришка чиркнул зажигалкой, и вот уже подпалил шнур. Все разбежались в стороны и попрятались…
- Не-е-е-ет!!!!! - во всю мочь закричал Афанасий.
Батюшка начал спускаться по стремянке, запутался в рясе и… Раздался взрыв! Церковь встряхнуло, одновременно тряхануло и каменную плиту в церкви, на которой устроен престол: между плитой и полом образовалась щелка, куда сыпанулся мелкий, пыльный песок. Афанасий вместе со стремянкой упал на пол, сверху на него посыпались осколки стекол, выбитых взрывной волной. От взрыва и вторая дверная створка церкви слетела с петель и свалилась рядом с первой, при входе. Испуганная взрывом коза Марфуша, оборвав веревку, убежала прочь.
«Взрывники» повылезали из укрытий и сбежались к месту взрыва. Сюда же примчались и Толян с Мякой, привлеченные звуком взрыва.
- Хорошо рвануло! – сказал Славка.
Антон Иванович скептически оглядел неглубокую воронку:
- А толку мало. Зашурфить надо было! Волна в небо ушла…
- Зато бабахнуло как!.. – сказал Гришка с восторгом.
- Сейчас нашенские сбегутся! На грохот, - развеселилась Петровна.
Гришка подмигнул Егорке и Феде:
- Как, пацаны, понравилось?
- Ух, ты!
- Здорово!
Из церкви, споткнувшись о рухнувшую наземь дверь, выбежал Афанасий. Впереди него, из дверного проема, выпорхнуло несколько перепуганных голубей.
Священник подбежал к «взрывникам», и с лету набросился на Гришку:
- Ты что же безобразишь? Сказал: «Уходи!» А ты чего, Антон Иванович, любопытничать притащился? Иэ-эх!..
Антон Иванович на Гришку показал:
- Так вот, сказал: «На святое дело иду!»
- Да что ж вы все «святыми делами» прикрываетесь?! А если б убили кого?!
- Так не убили же! – сказал Славка.
А Гришка добрый был:
- Смотри: ямка пошире стала!
- Где ж пошире?! Такая и осталась!
Федя за Гришку заступился:
- Правда, пошире, папа!
Афанасий дал сыну подзатыльник:
- Ты давай, за Марфушей беги, защитник! Козу напугали – молока теперь не будет!
А Гришка по-прежнему добрый был, но теперь обиделся:
- Сейчас еще за шашечкой схожу – котлован будет! Во всей деревне молоко кончится!
- Ты у себя дома котлован делай, а церковь не трожь!
- А я и не трогал! Я тебе колокол помогал искать! – Гришка в сердцах схватил с земли лопату, сунул ее в руки священнику. - На вот, копай! А мне магарыч давай!
- За что магарыч-то?!
- За ямку, которая пошире стала!
- А нет у меня!
- А вино церковное?!
- Так ты ж не крещеный!
- А ты почем знаешь?! Может, меня мамка младенцем крестила! Вот, только тебе сообщить позабыла!.. – Гришка к Петровне повернулся. - Правда, бабуля?
Петровна подняла глаза к небу, пыталась припомнить что-то.
- А где крест? – продолжал выспрашивать Афанасий.
- Крест? – Гришка на мгновение запнулся. - В коробочке! Правда, бабуля?
- А где коробочка?
Гришка отчаялся:
- Ну, бабуля, коробочка где?
Петровна опять подняла к небу глаза:
- Так… На печке какая-то коробочка лежит…
Афанасий вдруг успокоился, заговорил нараспев:
- Вот и хорошо. Крестила тебя мамуля младенцем, а крест положила в коробочку. А коробочку положила на печку. Приходи на службу. Послушаем, какие молитвы знаешь. Причащать буду. Вином церковным. Дам – чайную ложечку…
- Чего это – чайную ложечку? – Гришка оторопел.
- А ты чего – причащаться бадейкой привык?
Гришка ко всем присутствующим обратился, ударил себя в грудь:
- Вот так вот, граждане России! Мы им космос осваиваем, а они нам – чайную ложечку!
- А-а!.. Ты и в космосе дырки делаешь? – подивился Афанасий.
- Тьфу!.. - Гришка к Славке повернулся. - Пойдем, «причастимся»…
- Бадейкой?
- Ага…
Гришка и Славка пошли прочь от церкви. За ними увязались и Толян с Мякой. И вдруг они оглянулись на батюшку, громко и задиристо прокричали:
- У попа была собака, он ее любил! А потом убил!
Афанасий с шутейной грозностью замахнулся лопатой:
- Ты не тронь мою собаку – у меня в руках лопата!
Толян и Мяка убежали с веселыми воплями.
- Звонко у них получается – им в церковный хор надо! – сообщил присутствующим Афанасий.
- А колокол-то не нашел! – сказала Петровна. - Пойду я…
Антон Иванович в сторону церкви кивнул:
- Окошки застеклил?
Ничего не ответил ему на это Афанасий. Ничего…

А вечером батюшка сидел на крыльце с дочкой Танюшей, вырезал ей ножиком куклу из деревянного бруска.
- А личико мы ей потом сделаем. Нарисуем глаза, ротик, носик…
- А волосы?
- Возьмем у мамы шёрстки и приклеим...
С улицы во двор вбежали Федя и Егорка, и Федя восторженно крикнул:
- Что нашел! - подбежал к отцу, протянул длинный ржавый штык.
Батюшка отложил куклу и нож, взял штык, разглядел со всех сторон.
- Нашел? Где?
- Откопал!
- Да неужто?.. Вот это да!
- Здесь война была! Наши победили! – Егорка сказал.
- Да, Егорушка, наша взяла! – Батюшка вернул штык Феде. - Аккуратно с ним – не пораньтесь.
- Да ржавый он! Чего от него будет?
- А ты почисти! Может, засверкает… - Афанасий увидел бинокль в руках Феди. - А это что?
- Бинокль. Командирский! В чехле был, - Федя протянул отцу бинокль и пожухший, прогнивший чехол.
- Шутишь? Так вы клад нашли! – Афанасий глянул в окуляры. - Смотри-ка. Целый почти! Эх, линза одна разбита – жаль!
- Это я лопатой нечаянно стукнул!
- Говорил, осторожно копай! А теперь – вот! – Афанасий протер тряпочкой линзу, глянул в окуляр. - Ух, ты! Благодать какая – как на ладони все! - Навел бинокль на Егорку. - Это что за гримаса такая? Какой-то ты… неумытый! Вот это биноклюс! Давно о таком мечтал!
- И я мечтал, - забеспокоился Федя. - Отдай! Это я нашел!
- Ты не мечтал: ты фантазировал. Сам сказал – командирский! Для меня, значит. Ну, а дырку эту прикроем, чтоб смотреть не мешала… - Афанасий затолкнул в разбитый окуляр тряпочку, встал, оглядел в бинокль окрестности. - Всё – сбылось пророчество! Теперь я пороки общества далеко видеть буду!

---

Рассказ о том, как Афанасий на ярмарку забежал.
Народ приобщал и... сам приобщился!

---

А утром Афанасий стоял посреди дороги, смотрел в бинокль – на подъезжающий к остановке старенький автобус.
А потом, приехав на автобусе в город, опять смотрел в бинокль, но уже в сторону городского парка: там аттракционы, праздничный люд, звонкие голоса детей, музыка. Ярмарка! Так ему туда и надо!
И в это же время на территорию ярмарки въезжали четыре мотоцикла – это друзья с семьями приехали за покупками. И кто же это? А это Михаил, Клим, рабочий Скворцов и Петруха – работники той самой мебельной фабрики, куда недавно забегал Афанасий.
Возможно ли забыть имена родных, друзей и любимых? Нет, конечно. А вот в иных именах можно и заблудиться, да и просто позабыть о мимолетных встречах. Например:
Вот Клим на мотоцикле с коляской, в коляске сидит его жена Дуся.
А на другом мотоцикле их зять Серёга со своей женой Валей – дочерью Клима и Дуси.
А еще на другом мотоцикле рабочий Скворцов со своей женой Шурой.
И, наконец, на четвертом мотоцикле – Михаил и Петруха.
Мотоциклы остановились чуть в стороне от ярмарочных рядов, на полянке. Клим и рабочий Скворцов помогли своим женам вылезти из мотоциклетных колясок. Все женщины – крупные, и, по случаю ярмарочного, праздничного дня, накрасились и приоделись. И сразу видно, что в этой компании они – главные!
И Дуся, как самая главная, отдала мужу приказ:
- Клим, пошли!
- Да подожди, Дуся: нам с Сергеем заправиться надо!
- Заправиться? О чем раньше думал?!
- Об том и думал! – Клим достал из коляски пятилитровую канистру с бензином. - Вот!
- Ладно! Только по-быстрому! Догоняйте! Девочки! Валя, Шура! Готовы? Пошли!
Дуся, Валя и Шура решительно двинулись в сторону торговых рядов. А мужики занялись каждый своим делом: Михаил достал поллитровку; Петруха из кармана куртки достал стопку пластиковых стаканчиков; Клим достал полиэтиленовый пакет с горсткой соленых огурчиков; а рабочий Скворцов быстро притащил несколько ящиков, валяющихся неподалеку – для сидения; и кто-то уже кинул кусок полиэтилена на травку, в качестве скатерки.
А Клим сказал зятю Серёге:
- Тебе пить не надо.
- Это почему?!
- А тогда на Валентину сегодня не дыши: в мамашу дочка – загрызет!
- Ну, вот еще – в сторону дышать!
- Боец! – сказал Петруха и разлил по стаканчикам.
- За что пьем? – спросил Клим.
- За все сразу! – ответил Михаил.
Все выпили и закусили. Рабочему Скворцову огурчика не хватило:
- Хлеба нет?
- Зачем он тебе?
- Не завтракал!
- Что, Шура не кормит? – спросил Михаил.
Скворцов отвечал с гордостью:
- Себя кормит! Видал, какая она у меня?
- Гром-баба!
Клим показал в сторону торговых рядов:
- Так вон, продают же где-то хлеб… Купи!
- Точно! – Скворцов вскочил с места. - И пол-литра еще!..
- Зачем? Тут хватит!
- А на вечер?!
Петруха похвалил:
- Молодец Скворцов: с утра думает про вечер!

А тем временем ходил между торговых рядов, присматривался. Его внимание привлекли желтые дыньки. С продавцами поздоровался:
- Здравствуйте, православные!
- Не православные мы.
- А какие?
- Аллах акбар!
И в это время с городского собора раздался колокольный звон.
- Воистину Христос акбар! – Батюшка перекрестился. - Издалека, значит…
- Тут близко…
- Ага! Широко раскинулась Россия: голова в Европе, а все остальное… - Афанасий примерил в руках дыньку. - Пробовать даете?
- Зачем пробовать? Целую бери!
- Что ж я, не попробовав, деньги за нее платить буду?!
- Зачем деньги? Так бери!
- А-а… Ну, тогда ладно! А говорите – не православные…
Афанасий взял дыньку подмышку, дальше пошел. И уже скоро приметил мотоциклы, к ним приблизился.
- Погулять примчались, или продаетесь?
Мужики Афанасия окружили.
- А если продаем? – спросил Клим.
- О, мне вот этот мотоциклюс нравится! Ну-ка, подержи дыньку…
Клим принял дыньку из рук Афанасия. А батюшка сел на мотоцикл, взялся за руль.
- Как я смотрюсь?
- Рокер! - улыбнулся Михаил.
- А коляска к нему есть?
- Зачем тебе коляска?
- Детишек катать. Сено возить – для Марфуши…
- Марфуша – жена, что ли?
- Коза!
- Нет. Коляски нет, - продолжал улыбаться Михаил.
- Что ж ты сразу не сказал?! Мне такой мотоциклюс и даром не нужен!
- Так даром и бери!
- Без коляски? Я подумаю… Отдай дыньку!
Афанасий слез с мотоцикла, забрал у Клима дыньку, повернулся, чтобы уйти.
- Афанасий! – окликнул Михаил.
- Ась? – батюшка испуганно оглянулся.
- Не узнаешь?
- Ой! – Афанасий вгляделся в лицо Михаила. - Ой-ёй-ёй! Родненький ты мой… Откуда ж я тебя знаю?
- Ты к нам на мебельную забегал...
- Точно! Ну, это ж надо! Такая встреча! Вот не ждал – не гадал! Тебя как зовут? Напомни!
- Михаил! А вот это Клим, Серёга, да Петруха…
- А где ж рабочий Скворцов?
Михаил улыбнулся:
- Скворцова помнишь?
- А как же? Дыньку, дыньку давай порежем!
- Зачем дынька? У нас уже все готово. Присаживайся!
Михаил провел Афанасия к импровизированному столу, посадил на один из ящиков, и все пристроились вокруг да рядом.
Клим протянул Афанасию стаканчик:
- Выпей с нами.
- Не, мне нельзя!
- За встречу! – сказал Михаил.
Афанасий с опаской оглянулся вокруг, принял стаканчик, с ужасом всмотрелся в содержимое.
- Ой, вы зачем мне столько набултыхали? Давайте дыньку лучше порежем.
- Отпей капельку! – успокоил Серёга.
- Здесь этих «капелек»… Погодите, я разоблачусь! А то я стесняться буду…
Афанасий снял рясу, затолкал в котомку, остался в штанах и рубахе, и с биноклем на шее.
- Ну, за нас, православные! - Коротко перекрестился, выдохнул, зажмурился и… вдруг опрокинул стаканчик. Испугался: - Ой, чего это я?! Ой-ой-й-й-й! Закусить дайте, братцы! Дыньки кусочек!
Клим протянул овощ:
- Огурчика! Огурчика возьми!
Афанасий схрумкал огурчик, пришел в себя:
- Ух, ты! Чего ж вы такую горькую пьете?
- Да, подсластить бы не мешало! – согласился Петруха.
- Ты чего на ярмарку заскочил: по делу или как? – спросил Михаил.
- И по делу, или как…
- Маслом лампадным запастись? Куполок-то поправил?
- Ой, родненький, это ж сразу не делается!
- А сделается ли?
- Кто ж знает? Куполок поправить – это забота… Среди других забот! А вот колокол для храма найти – это мечта!
- Не будет у тебя колокола.
- Это почему?
- Твои мечты денег стоят. А к деньгам ты не приспособлен. Не бизнесмен ты, отец!
- Не бизнесмен… Да и вы, ребятушки, тоже не бизнесмены…
- Мы? – Петруха оживился. - Лопухи на грядке!
- Узок был круг бизнесменов – слишком далеки они от народа… - заключил Михаил.
- Так ведь и у вас, попов – круг не ахти широкий? – спросил Клим.
- Бойцы невидимого фронта! – сказал Серёга.
- Широкий у них круг! – возразил Петруха. - А строгости какие! Как начнут кадилом грозить: туда не ходи, этого не делай…
Но Афанасий возразил возразившему:
- Вы туда ходите, милые. И это делайте! Потому что человек – он не может туда не ходить и этого не делать. Опосля Милосердный с вами разберется…
А возразивший Петруха коварный был:
- Это кто ж: папа римский, что ли?
И Афанасий вдруг взорвался, вскочил:
- А ну, повтори, что сказал?!
- А что я сказал?
- Предупреждаю – я плохой! - Афанасий стал рукава засучивать.
- Так и мы нехорошие! – Петруха тоже встал.
А Клим осадил Петруху:
- Ты за всех не говори: мы патриарха всея Руси от папы римского отличаем. Москва – третий Рим! Ну-ка, налейте отцу в стаканчик!
- Нет, мне больше не надо! - Афанасий стал рукава рассучивать.
- А мы тебе больше и не дадим, - Серёга налил в стаканчик, протянул Афанасию. - Держи!
Афанасий выпил со всеми, хрумкнул огурчик:
- Ой! Я вам так скажу, ребята: мне с утра так хорошо, так радостно было! А сейчас – радостно беспредельно. Как никогда, вместе с вами сейчас проникаюсь древним заветом…
- Возлюби ближнего своего? – догадался Михаил.
- Угу…
- А вот и средство для этого завета… - Серёга опять наполнил стаканчики.
- Вы, ребята, погодите: вы Любовь с «возлюблением» не путайте!
- Чего?
Афанасий пояснил:
- Ага – вот! Знаем слова заветные: «Бог есть Любовь!» Подходят к храму двое: он и она. И оба – дурни дурнями! Услышали заветное, переглянулись и – все про Любовь «поняли». И от этой «любви» каждую ночь земля гудит…
- Гудит маненько… - согласился Михаил.
А Клим был философ:
- Оно понятно: мужское и женское друг к дружке тянет…
А Петруха наивный был, неграмотный:
- А что твоя «дудка» в этом оркестре делает?
- Всю прошлую неделю над равниной русской зарево полыхало. Не видел, случаем? – ответил Афанасий.
- Что-то сверкало…
Михаил показал на бинокль:
- А это зачем?
- А-а… Пороки общества наблюдать!
- А так плохо видно?
- Видно и так. А в иных случаях эта штуковина помогает… Вот, погоди, сейчас на тебя наведу, - посмотрел в бинокль на Михаила. - Ну-ка, отойди малость, а то ты у меня чего-то расплываешься. О, теперь лучше! Хотя все равно – в трещинках! Ты в трещинках, Михаил! А теперь ты на меня посмотри! – Афанасий передал бинокль Михаилу. - Говори, что видишь!
Михаил в бинокль посмотрел:
- Пучок волосатый!
- Так то ж моя борода! – Афанасий, щурясь от солнышка, с довольной улыбкой потрогал бороденку.

А в это время рабочий Скворцов шел между торговыми рядами, с зажатой подмышкой поллитровкой. В одной руке держал буханку хлеба, другой обрывал с буханки корки, жадно жевал. Увидел друзей, сидящих на травке рядом с мотоциклами, но перед ним, на выходе между торговыми рядами, стояли два рослых нетрезвых мужика, Амбал и Опричник, мешали пройти. Амбал вдруг развернулся, и от этого движения поллитровка из подмышки Скворцова упала на землю и разбилась. Амбал усмешливо уставился на Скворцова.
- Воду разлил? Не бойсь, компенсируем…
Амбал оглядел прилавки, взял с одного из них пластиковую бутылочку с питьевой водой, выставленную для продажи, протянул Скворцову.
Продавщица заподозрила неладное:
- А платить кто будет?
- Он! – Амбал показал на Скворцова.
Оскорбленный Скворцов ударом выбил бутылочку из руки Амбала.
- Платить не хочешь?!
Амбал ударом сбил с ног Скворцова. Тот вскочил, с разбегу ответил ударом. Опричник схватил Скворцова сзади за руки, крепко зажал. Скворцов стал отбиваться ногами.
Торговые ряды всполошились: раздались крики продавцов, покупателей…

Мужики, сидящие на травке, у мотоциклов, оглянулись на шум.
- Чего это они? – озадачился Клим.
- Погоди! Так это ж Скворцов! – Михаил положил бинокль на ящик.
- Лёху бьют?! – возмутился Петруха.
Петруха и Михаил побежали в сторону дерущихся.
- Вы куда, ребята? – крикнул Афанасий.
- Наших бьют! - Серёга вскочил, задел ногой ящик и бинокль упал на землю. Раздался хруст единственной уцелевшей линзы под его сапогом. Умчал в сторону дерущихся.
- А кто не наши-то? – Афанасий растерянно оглянулся вокруг.
- Те, кто с нами не закусывал! – ответил Клим на ходу, через плечо.
- Эй, ребята, угомонитесь! Идите лучше сюда, на травке посидим. О Милосердном «покурим»! - Батюшка увидел разбитый бинокль. Поднял его, с горечью возопил: - Это… Это что ж делается, люди добрые?! Это ж… в самое сердце православного мира ударили!
Священник с разбегу вклинился в группу дерущихся. И тут же от Петрухи, сражавшегося с Опричником, получил нечаянный удар локтем в скулу. Афанасий упал на четвереньки…
Раздались пронзительные трели свистка: к дерущимся шел полицейский. Афанасий вдруг быстро, на четвереньках же, пробежал к своей котомке, выдернул из нее рясу, закричал:
- Ну-ка, быстро – помогите накинуть! Мне попадаться нельзя.
Серёга и Клим подбежали и надели на отца Афанасия рясу. Левый рукав был вывернут вовнутрь и батюшка никак не мог просунуть в него руку.
- Оставь! Оставь, говорю! - Афанасий бегом вернулся к драчунам, скомандовал яростно, громоподобно, как в бою: - Встали передо мной! Все!! Быстро!!!
- Чего?! – рыкнул Амбал.
Афанасий показал ему кулак:
- Вот чего!!
Участники драки встали перед священником, в том числе Амбал и Опричник.
- Повторяйте за мной! Все!! – Батюшка стал читать молитву: - Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе!
- Да будет воля твоя… - нестройно отвечал хор.
Подошел и полицейский, остановился, прислушался.
- Хлеб наш насущный дай нам на сей день! – продолжал священник.
- Хлеба нам дай…
- И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим!
- Прости долги наши…
- И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого!
- Избавь от лукавого…
- Ибо твое есть Царство и сила и слава во веки! Аминь!
- Аминь!
Полицейский сделал шаг в сторону священника, козырнул:
- Лейтенант полиции Щёлоков.
Афанасий тоже представился, скромно:
- Отец Афанасий…
- Вам, батюшка, в полиции надо работать – смотрите, какой порядок вокруг вас!
- Не во мне дело, сын мой. Это порядок – Божий!
- О том и говорю! Праздник кругом, а вы такие серьезные…
- Нет, милый, для Боженьки иной радости, чем в праздничный день для людей потрудиться! И в этот день, к Милосердному обращаясь, для себя отраду находим! Присоединяйся и ты к нам!
- Нет, мне нельзя: я на службе!
Лейтенант улыбнулся, козырнул и ушел. Драчуны смотрели ему вслед.
- Смотри-ка – помогает молитва! – сказал Петруха. - Избавила от лукавого…
Афанасий поднял разбитый бинокль, в ярости потряс им перед окружившими его мужиками.
- Единственная радость в жизни была! Единственная отрада! Я в него как далеко видел! А вы, изверги… Признавайтесь: кто мою радость растоптал!
А мужики молчали.
- А то будет, как в прошлый раз! – не унимался Афанасий.
Петрухе интересно стало:
- А что в прошлый раз было?
- А-а… в прошлый раз… Никто не признался! - Афанасий попытался продеть левую руку в рукав, вдруг обнаружил непорядок. - Вы ж мне рясу задом наперед надели?!
- Ну, это поправить не долго.
- Не сердись!
Михаил и Клим сняли с батюшки рясу, помогли надеть, как положено.
- Ну, вот теперь – ладно. Меня это платье от многих властей защищает!
- А от кого не защищает?
- От Владыки небесного!
Петруха взял разбитый бинокль, покрутил так и этак:
- Надо ему для ровности и во второй глаз тряпочку затолкать.
Петруха затолкнул во «второй глаз» тряпочку, и теперь из окуляров, вместо линз, весело торчали две тряпочки.
- Не трожь отраду, изверг! - Афанасий вырвал из рук Петрухи «биноклюс», выбросил из окуляров тряпочки, посмотрел в пустые «глазницы» бинокля, с болью и яростью бросил себе под ноги. - Убили! Зарезали! Ой, не могу!
- Ты погоди, батюшка, тут Митрич неподалеку живет. У него бинокль есть – ему без надобности, - сказал Клим.
- А что, отдаст?
- Ну, не то чтобы сразу. Но постепенно… - Клим показал на вторую поллитровку, которую достал Михаил, - может!
- Ага, давай сюда… Митрича!
Клим сел на мотоцикл, медленно выехал с полянки. Выехав с территории ярмарки на дорогу, поддал газу…
И вдруг Афанасий громко позвал:
- Рабочий Скворцов!
Скворцов откликнулся звонко, как в армии:
- Я!
Афанасий сразу перешел на ласковый тон, улыбнулся:
- Ага, здравствуй, рабочий товарищ! - Повернулся к Опричнику и Амбалу, брови насупил: - А ну, кто Скворцова обидел? Признавайтесь!
- А то будет, как в прошлый раз! – передразнил Петруха.
Афанасий подскочил к Опричнику:
- Ты зачем наших бьешь?! Скворцов – он же такой маленький!..
- Чего?!
Но Афанасий уже стоял перед Амбалом, смотрел на него снизу вверх, с грустной задушевностью:
- А ты? Ты себя в зеркало видел? Ты же в зеркало не помещаешься!!
- Чего?
- Стой, чудовище! - Афанасий попятился, вдруг споткнулся, схватился за Опричника. - Ой!.. Зачем же вы так? Не по-христиански это!
- Он первый начал…
- Кто? Скворцов? - Афанасий пьяненько засмеялся. Вдруг повернулся к Амбалу. - Вы почему с нами не закусывали?
- Чего?
- Чево, чево! Зачевокали «чевокалы»! Вы должны с нами закусить, чтобы «нашими» стать!
- Верно: надо разлить примирительную… - сказал Михаил.
- Молодец, Афанасий! – одобрил и Петруха.
- Выпьем за то, чтобы вокруг ни одного «не нашего» не осталось! – Серёга разлил по стаканчикам.
Петруха передал батюшке налитый стаканчик:
- Держи, боец невидимого фронта!
Все выпили. А батюшка вдруг покачнулся.
- Ой, чего это я?
- Это тебя горькая качнула. С непривычки! – объяснил Михаил.
- А вроде все воздушно внутри. И снаружи тоже…
- Ты не стой, присаживайся! Эта воздушность – с подвохом… - Михаил усадил батюшку на ящик.
- Ой, хорошо мне, православные! Как в сказке!
- Бывал там?
- Детям рассказываю: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…
- Понятно. Мы там тоже частенько бываем… - рассмеялся Петруха, а с ним и остальные.
Рядом, с тележкой мороженого, остановилась Настя.
- Здравствуйте, батюшка!
- Ась? - Афанасий оглянулся на голос. - Ой, здравствуй! Как зовут тебя, Настенька? Скажи громко, чтобы все слышали.
- Настей зовут.
Петруха загляделся на тележку с мороженым:
- Снегурочкой!
Афанасий туда же смотрел:
- У тебя мороженое осталось еще?
- Осталось.
- Давай сюда!
- Вам все отдать или немножко?
- А понемножку все отдай! Я сладкое люблю! - Афанасий разрезал дыньку, протянул Насте дольку: - На и тебе сладкого!
А Настя достала из тележки мороженое.
- Знакомы, что ль? – спросил Скворцов.
- На субботнике вместе трудились! – Батюшка развернул мороженое. - Ух, ты: с шоколадкой!
Настя дыньку попробовала:
- А что вы тут делаете?
- Грехи отпускает батюшка… - ответил Петруха за священника.
- Прямо здесь?
- Здесь – прямо. А у кого тяжкие – за поворотом!
- Ой, басурман! Не слушай его. - Афанасий наслаждался мороженым. - Давай, рассказывай: кого обидела и почему? И хорошо ли тебе было, милая? А если горько было, тоже рассказывай!
- Что ж я, при всех рассказывать буду?
- Зачем при всех? Ты мне на ушко шепни, чтобы никто не слышал.
Настя, озорно блестя глазами, что-то зашептала на ухо батюшке. Афанасий восхищенно слушал:
- Ну, а он? А ты? Ишь, ты! А потом? Нет, Настенька, это ты неправильно поделила! Конфеты надо было себе взять! – Вдруг посмотрел на Михаила. - Миша, женись на Настеньке!
- Чего вдруг?
- Не хочешь вдруг – женись постепенно!
Петруха мудрый был:
- Со Снегурочкой постепенно нельзя – к вечеру растает, одна лужа останется.
А Скворцов был мечтатель:
- И на обед – мороженое…
- Это временно! – сказала Настя.
- А постоянно что будет? – спросил Михаил.
- Щи кислые! – огрызнулась Настя.
- О! Вот и Митрич! – воскликнул Серёга.
Мотоцикл притормозил рядом с кампанией. И Митрич сразу показал на Афанасия:
- О! Я тебя сразу узнал! Ты – Афанасий! Лисы, что ли, повадились?
- Не повадились вроде… - растерялся Афанасий.
- А кому ж снасти охотничьи? – Митрич снял с плеча мешок.
- Зачем снасти? Ты мне биноклюс давай! Митрич ты или не Митрич?!
- Да Митрич я, Митрич! Щас разберемся, к кому лисы повадились. Наливай, что ли…
Митрич присел, и Петруха налил ему в стаканчик.
- Будем здоровы, мужики! - Митрич выпил, закусил, развязал мешок и, пошарив в нем рукой, достал капкан.
- Это что? Это зачем? – удивился Афанасий.
- «Спиртометр»! Бери, если хочешь…
- Не… Не хочу! Зачем мне эта железка?
- Где ж ты цистерну для такого «спиртометра» найдешь? – спросил Петруха. - Наверно, без дела валяется.
- Ну уж, и без дела! Иногда применяю…
- На волка или на медведя? – заинтересовался Опричник.
- Всяко бывает. Случается, и на человека…
- Господь с тобой! – батюшка перекрестился.
- Митрич, ты покажи, какая приманка для человека! – улыбнулся Клим.
Митрич расставил капкан, показал на планку:
- Вот сюда приманка кладется. Но, ежели зверь хитрый, он приманку снимает. А ну, плесните в стаканчик!
Митричу плеснули, и он осторожно поставил стаканчик на планку в капкане. Показал на стакан:
- А вот это – приманка для человека. И, ежели я человек разумный, я приманку снимаю и… - Митрич осторожно снял стаканчик с планки и выпил содержимое. Крякнув, поставил стаканчик на травку, сделал широкий жест: - Кто желает, может попробовать.
- А ежели человек не разумный? – спросил Опричник.
- Это значит – он свою дозу принял, и ему пить больше нельзя!
- Ну-ка, Петруха, налей! Сейчас проверяться будем… - раззадорился Скворцов.
Петруха налил, осторожно поставил стаканчик в капкан. И в это время рядом с кампанией остановился серьезный юноша в пиджаке и очках.
- Скажите, пожалуйста, тут Борис Николаевич не проходил?
- Нет… А кто такой будет? – спросил Михаил.
- Не проходил, значит… - задумался юноша.
- А ты в собор Преображения сходи! – Подсказал Афанасий. - Там Борисов много бывает. И Николаевичев. Там поищи!
Юноша показал на стаканчик в капкане:
- Водицы испить можно?
Мужики переглянулись. И только Петруха добрый был:
- Освежись, конечно!
Юноша взял из капкана стаканчик, одним глотком осушил, поставил стаканчик обратно в капкан.
- Спасибо, господа товарищи!
Юноша целеустремленно продолжил путь. И все смотрели ему вслед. А Петруха перевел взгляд на капкан:
- Отслужил свое… «Спиртометр»!
Амбал протянул руку к стаканчику – капкан с лязгом защелкнулся на его руке. Все замерли.
- Митрич, ты говорил, как капкан захлопнется, так пить больше нельзя… - сказал Михаил.
Амбал неспешно сорвал с руки капкан, бросил наземь. Протянул пустой стаканчик в сторону бутылки:
- Наливай!
Петруха послушно налил в стаканчик. Амбал выпил, и Клим протянул ему огурчик:
- Закуси!
Скворцов перехватил у Клима огурчик, и тут же откусил:
- Он после первого капкана не закусывает!

Ох, если бы знали мужики, что со стороны торговых рядов к ним возвращались их жены, нагруженные мешками и сумками с добычею, им бы так хорошо не было. А теперь вздрогнули!
Дуся еще издалека заорала на своего мужа:
- Ты чего расселся?! Я тебя помочь попросила! Одна с мешками таскаюсь!
Клим встал, руку с оборванным после драки рукавом спрятал за спиной:
- Дуся, так я ж помогаю, уже идти хотел…
Дуся свалила мешки к ногам мужа, оглядела кампанию, увидела бутылку и стаканчики:
- Девочки, посмотрите, на пять минут оставили! А они уже водки нажрались!
Афанасий встал и, чуть качнувшись, поздоровался:
- Здравствуйте, русские женщины!
Батюшка попытался поклониться в пояс подошедшим женщинам, и у него это почти получилось: падающего, его успели подхватить с обеих сторон Михаил и Петруха, посадили обратно, на место.
Дуся вдруг заметила непорядок с рубашкой Клима, резко развернула к себе:
- А это что?!
- Так… зацепился ж!..
- «Зацепился»?! И подраться успели!!!
Тут женщины узрели и на Серёге порванную рубаху, и синяк под глазом у Скворцова. Валя стала очень сердитая:
- Ты смотри: и мой «зацепился»! Новую рубашку ему дала!.. Деньги платила! Гад! А ну, иди сюда!..
- Валя, ты чего? – Серёга попятился от жены, запнулся и упал.
Клим заступился за зятя:
- Не трожь Серёжу!
- Это мой муж! – огрызнулась Валя. Подскочила к мужу, нависла над ним: - А ну, вставай! Бери мешки, корзины! Грузи!..
Серёга встал и, с опаской оглядываясь на жену, пошел к мешкам и корзинам.
А Шура стояла над мужиками, уперев руки в бока. Показала на Настю:
- Это кто?
- Мороженщица! – сказал правду Петруха. - Хочешь сахарную трубочку?
- А это? – Шура показала на батюшку.
Михаил тоже правду сказал:
- Это духовное лицо. Отец Афанасий. Молитвы разучиваем…
И все закивали головами:
- Да, да… Разучиваем, разучиваем…
- А это что? – Шура показала на бутылку со стаканчиками.
- До разучивания было…
- А это? – Шура показала на огурчик в руке мужа.
- Голодный я… - Скворцов еще откусил, стал жевать.
Афанасий опять встал:
- Вы с нами закусить должны, русские женщины!
Батюшка опять попытался поклониться женщинам в пояс, и его опять успели подхватить с обеих сторон Михаил и Петруха, и опять посадили на место.
Шура с угрозой пошла на мужа:
- А ну, иди сюда!
- Ты чего, Шура? Умом тронулась? – Скворцов с опаской отодвинулся.
- Я умом тронулась?!
Шура бросилась на мужа, тот отскочил в сторону, и началась погоня, прямо тут, на полянке.
- Стой, алкаш проклятый!.. – кричала Шура.
Дуся толкнула Клима:
- А ну, давай, бери мешки! Домой поехали!
Клим послушно подхватил мешки и сумки, пошел к мотоциклу, оглянулся на жену:
- Садись! Я тебе на коленки поставлю!..
- Сам садись! Я поведу!..
Дуся надела мотоциклетный шлем. Клим сел в коляску, принял на колени мешки и сумки. С мешком подошла и дочка Валя, и тоже со шлемом на голове:
- Еще, мама!
- Клади!
Дочь добавила поклажу на колени отцу. Дуся села на мотоцикл, оглянулась на Шуру, которая тащила пойманного и упирающегося мужа:
- Шура, давай, поехали!
- Иду-у!..
На последних метрах Шура сделала мужу подсечку, свалила в коляску другого мотоцикла.
- Полегче! – мужественно сказал Скворцов.
- Будет тебе дома «полегче»! И за мороженое, и за мороженщицу!..
Шура надела мотоциклетный шлем, села на место водителя. А Валя и Серёга уже на мотоцикле сидели, Серёга сзади – держался за жену. Валя через плечо пригрозила:
- На спину мне не блевать!
- Да ты что, Валечка? Не с чего: мы же по чуть-чуть!..
- Дважды не повторяю!..
Женщины завели мотоциклы.
- Поехали! – скомандовала Дуся.
Мотоциклы тронулись с места. И Шура крикнула, в сторону мужиков:
- Алкаши!!
Вся компания смотрела им вслед…
- Что это было? – спросил Амбал.
- Коровье бешенство! – Петруха взял бутылку, повернулся к Афанасию: - Будешь?
- Ни за что в жизни!
- А со мной? – спросил Митрич.
- С тобой? - Афанасий вдруг вспомнил: - А ты отраду мою принес?! Радость мою отдай!
- Сейчас! – Митрич стал шарить в мешке, озорно подмигнул. - Куда ж он пропастился? А – вот!
Митрич достал из мешка манок, приложил к губам – раздалось кряканье.
- Ух ты! – восхитился Афанасий. - Это ж надо, какая штуковина!
- Очень полезная… Уток подманивать. Вот – девушка. Как зовут?
- Снегурочка, - ответил за девушку Петруха.
- Да, ну? Та самая? Смотри на нее! – Митрич крякнул в манок. - Ну? Видел? Ресницами моргнула!
- О! Точно!
- Почуяла селезня!
- Не моргала я! – запротестовала Настя.
- Так ты охотник? - спросил Афанасий.
- Да-авно это было! – улыбнулся Митрич.
- Не моргала! – продолжала протестовать Настя.
- Бери, если хочешь… - протянул манок Митрич.
- Беру! - Афанасий крякнул в манок, глаза замаслились от удовольствия. Вдруг опомнился: - А царский подарок где? Митрич ты или не Митрич?!
- Да Митрич я, Митрич! - Хитро прищурился, Митрич опять пошарил в мешке, вынул бинокль. - Держи!
- Ух ты, какой биноклюс! Дай-дай-дай! - Афанасий схватил бинокль, стал рассматривать, бросился к Митричу с объятиями: - Ты, что ли, тот, кто пришел после того, кто пришел прежде тебя?!
Митрич захрипел в объятиях батюшки, глаза вытаращил:
- Чегой-то? Кто до меня приходил, мужики?
Но Афанасий уже отскочил, рассматривал в бинокль все вокруг себя. Навел бинокль на карусель:
- Это же… Это же… Ух ты, какое все! Ну, римляне, трепещите: теперь я двумя глазами пороки общества видеть буду!

А у входа на ярмарку стоял дьякон Вениамин с ящичком для пожертвований. И сзади него вдруг раздалось утиное кряканье. Дьякон оглянулся и… увидел перед собой отца Афанасия, который рассматривал в бинокль его башмаки.
- Здравствуй, Вениамин! Что-то тебя плохо видно? - Афанасий перевернул бинокль. - У-ух, какой ты маленький, Вениаминчик! - Совсем приблизил окуляры к ящичку на груди отца Вениамина. - А что это за избушка у тебя со щелочкой? Много ли в нее пролезает?
Сзади на плечо батюшки легла рука. Тот оглянулся и увидел перед собой отца Евлампия.
- О, здравствуй и ты, Евлампий! Какой-то ты серьезный сегодня! Тебя тоже уменьшить надо! - Афанасий навел на Евлампия бинокль, посмотрел в окуляры с обратной стороны. - О? Это что же оптика вытворяет? Как она тебя уделала! Тебя теперь в карман положить можно…

Заскрипели петли, раздался грохот и лязг тяжелых дверей, послышались и гулкие шаги в коридоре, в полутьме. Отец Евлампий и дьякон Вениамин вели под руки отца Афанасия. А тот сопротивлялся:
- Вы куда? Не хочу, не пойду в заточение! Верните меня обратно! Ироды!..
Но обратно Афанасия не вернули. А ввели его… в кабинет к протоиерею Серафиму.
- О! Серафимушко, здравствуй! – удивился Афанасий. - А ты как здесь оказался?
- Ты… Что это?.. Никак, пьяный!? – возмутился отец Серафим.
- Т…трезвый перед тобой стою! А ну, пустите!
Евлампий и Вениамин отпустили взбрыкнувшего Афанасия – тот упал на четвереньки, уперся ладонями в пол.
- Ух ты, какая земля мягкая… - Афанасий сел на полу, оглянулся вокруг. - Что-то мне комната эта знакомая? А-а… Точно! Здравствуй, Серафимушко!
- Здоровкались уже!
Евлампий и Вениамин повернулись, чтобы уйти.
- Эй! Э-ей! Отдай биноклюс! Ишь, какой!
Афанасий вскочил, отнял у Вениамина бинокль, опять сел на пол, протер рукавом рясы линзу.
Евлампий и Вениамин ушли. А Серафим спросил:
- С чего ты вдруг пьяный, батюшка? Давно ли к зелью пристрастился?
- А? Не… Не прр… стращенный я! Праздник сегодня, Серафимушко!
- Что за праздник такой?
- О? Подарки на меня обсыпались! Ну, я… с традицией православной. Вино церковное!
- Где ж ты вино такое раздобыл?
- А я крестом змия зеленого усмирил. И пригубил безбоязненно.
- Может, тебе по миру пойти – из всех бутылок змиев изгонять?
- Зачем за каждой бутылкой гоняться? Пусть в Орешки везут…
- Рука не устанет кресты класть?
- Не-а! – Афанасий посмотрел в бинокль на протоиерея Серафима. - Что-то тебя плохо видно, Серафимушко, отойди-ка подальше – прибор страшенный! - Афанасий опустил бинокль, вздохнул и запел: - «Черный ворон, я не твой!..» Подпевай, Серафимушко! Потоскуем по-нашенски…
- Все – осерчал ты меня. Видеть тебя не могу более!
- Тебя подарком обсыпать надо. Тебе грустно здесь без подарков! Хочешь, с Митричем познакомлю? Он тебе капканов даст – будете уток подманивать! Вот… - Афанасий достал манок, крякнул. - Хочешь свисток? Возьми, мне не жаль!
- Сгинь!
- Чего-то ты и вправду сердитый. Пойду я… На волю вольную!
- Иди к братьям. Отоспись! Не срамись перед народом!
- Ой, Серафимушко, народу сегодня было… Народу – сорок тысяч! И все подходили за благословением… - Афанасий уперся руками в пол, попытался встать.
- Ты бы на персты башмаки одел – босиком-то благословлять несподручно!
Афанасий встал и ответил, таинственно:
- О, точно! У меня пара сапог кирзовых есть… Для огороду!

---

Рассказ о том, как банька в Орешках сгорела.

---

Поздний вечер, и небо светлое от звезд. И в черной глади пруда еще одно звездное небо. И посреди звездных небес – Орешки.
А на берегу стояла Егоровна. В руках держала трубку, не раскуренную. В оконце баньки, стоявшей неподалеку, был виден слабый свет…
А в баньке, на застеленном полке, под одеялом, лежали Гришка и Антонина. Гришка лежал на спине, заложив руки под голову, смотрел в потолок. Антонина лежала, повернувшись к нему спиной, смотрела в сторону печки, на керосиновую лампу: коптил не поправленный фитиль. Рядом с лампой стояла початая бутылка самогона…
Дверь неожиданно распахнулась, и в баньку вошла Егоровна. Антонина встрепенулась:
- Что случилось, бабуля?
А Егоровна ей на дверь показала. Антонина и Гришка тут же вскочили. Антонина завернулась в простыню:
- Здесь спать будешь? Одеяло оставить?
Егоровна не ответила.
Антонина завернула в одеяло подушку. Гришка быстро оделся, взял бутылку с самогоном, стаканы. Тут же поставил обратно:
- Тебе оставляем! - Вышел из бани следом за Антониной. И вдруг вернулся: - Давай, подушку оставим! С подушкой-то слаще…
Егоровна кинула веником в его сторону. Гришка захлопнул дверь…
Егоровна принесла из предбанника две охапки сухих веников, разложила их на полке, сгребла с пола использованные, пересохшие веники, почти без листьев, добавила и их. Вышла в предбанник, открыла дверь: смотрела в светлую, усыпанную звездами, ночь. Закрыла дверь, вернулась в баню, раскурила трубку и легла на разложенные веники, невидящим взором уставилась в потолок. Наконец, опять взяла зажигалку, чиркнула, поднесла к сухим листкам веника, лежащего рядом. Листки вспыхнули и быстро сгорели. Егоровна опять чиркнула и поднесла зажигалку к другому месту, где листков было побольше. Листки вспыхнули ярче, горели дольше, но тоже сгорели, тлели лишь черенки, быстро убывая алым угольком под пеплом.
Егоровна встала, взяла бутылку, полила самогонкой разложенные веники. Пустую бутылку бросила на пол. Опять легла на полок, сделала затяжку из своей трубки. Чиркнула зажигалкой, поднесла огонек к облитым самогонкой веникам – огонь молниеносно охватил ветки, осветил баньку, и скоро повалил густой дым…
И в это же время раздался стук во входную дверь, и голос Толяна:
- Ба, дай затянуться! Ба!..
Толян открыл дверь и зашел в предбанник, а вместе с ним и Мяка. И оба тут же, оторопев, застыли на месте. Егоровна вскочила и, в охваченной огнем юбке, вытолкнула обоих мальчишек из бани. Не останавливаясь, в три прыжка, с разбегу, нырнула в пруд…

А в это же время Афанасий спал и видел сон.
По улицам города маршировала колонна школьников. В первом ряду шли юные барабанщики – отбивали палочками дробь. Впереди колонны шел отец Афанасий, счастливый, улыбающийся. Он осенял встречных прохожих крестным знамением. И прохожие в ответ крестились и кланялись.
Школьники, под дробь барабанов, скандировали звонкими голосами марш-считалку:

Раз-два! Три-четыре!
Три-четыре! Раз-два!

Кто ходит в церковь по утрам,
Тот поступает мудро!

Кто ходит в церковь вечерами,
Тот в ряд шагает бодро с нами!

Колонна школьников, ведомая отцом Афанасием, проходила мимо рынка, у ворот которого стояли отец Евлампий, отец Власий и дьякон Вениамин. Все трое, растерянные, с изумлением, смотрели на колонну и на отца Афанасия. А батюшка приветливо махал им рукой.
А марширующие школьники продолжали радостно, дружно скандировать:

Раз-два! Три-четыре!
Три-четыре! Раз-два!

Белка песенки поет,
Да орешки все грызет!

Три-четыре! Раз-два!
Раз-два! Три-четыре!

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он!

А навстречу колонне шла матушка Варвара, с Бориской на руках. И она говорила, распевно:
- Вставай, Афанасий, вставай! Вставай, батюшка! Ну, вставай же!..
И вот тут Афанасий проснулся от того, что Варя его отчаянно трясла:
- Вставай, Афанасий! Дом горит!..
- А? Что? Горим?!
- Да не мы – Егоровна горит! С Антониной!..
Афанасий вскочил, быстро оделся. Проснулись и дети, и некоторые уже прильнули к окну, смотрели в сторону зарева…
Батюшка выбежал из избы, помчал в сторону церкви. И уже скоро на колокольне отчаянно бил молотком по рельсе…

Из черной воды пруда, с Егоровной на руках, выходил на берег Гришка. Во рту у Егоровны была упрямо зажата трубка.
- Что ж ты, ёлки, за огнем не усмотрела?! Навык теряешь? – Гришка аккуратно поставил Егоровну на землю, чуть подтолкнул к горящей бане. - Согрейся! Сейчас я тебя отожму!
Гришка встал на колено, стал отжимать Егоровне подол платья. Егоровна громко продула трубку. Гришка, продолжая отжимать подол, поднял голову.
- Что, огоньку тебе? Курить хочешь? – Гришка повернулся к Толяну с Мякой: - Толян, на веранде пачка лежит… Тащи сюда!
Толян и Мяка бросились выполнять поручение.
Егоровна отодвинулась от жарко полыхающей баньки. А Гришке опять весело:
- Жарко стало? Ба, ты это… больше не гори! Мне без тебя грустно будет!
Гришка тоже отодвинулся от жара, встал рядом с Егоровной. Оба смотрели на полыхающую баньку…
Скоро на берег пруда сбежались все жители деревни, и все кричали. Батюшка с Антоном Ивановичем зачерпнули ведром воду в пруду и три раза плеснули в сторону огненного столба, которым была охвачена баня. Вдруг Антон Иванович остановился. И только Афанасий суетился еще:
- Надо с той стороны зайти – на избу перекинется огонь!
- Далеко: не достанет… - махнул рукой Антон Иванович.
- Ветром перекинет!
- Так ветра ж нет! Безветрие…
Батюшка оглянулся вокруг: действительно, безветрие… Только гудело и вихрило пламя, пожирающее баню. Петровна палкой откинула пылающую головешку, с треском прилетевшую со стороны горящей бани. Антон Иванович показал на головешку:
- А вот угли – да! Их гасить надо!..
- Так чего стоим?!
- Да, погоди! Они потом стрелять начнут. Набегаемся…
Вдруг суета и крики как-то незаметно, разом прекратились. Все стояли и молча смотрели на огонь. Пламя грозно гудело, с треском выбрасывало в черное небо мощные снопы искр.
Афанасий перекрестился:
- Беда какая!
- Красота… - спокойно ответил Антон Иванович.
Афанасий с недоумением посмотрел на Антона Ивановича, опять перевел взгляд на огонь.
Вместе со всеми смотрела на огненные смерчи и Егоровна, курила папиросу…

А следующим днем батюшка сидел на крыльце, хмуро отёсывал топориком колышек. Мимо него, из избы во двор и обратно, ходила занимающаяся домашним хозяйством Варя. Афанасий косился на мелькающие мимо него ноги жены. Наконец, пересел на самый краешек крыльца. Варя маневр заметила, сказала ласково:
- Пересаживаешься? Скоро совсем под крыльцом жить будешь…
- И под крыльцами люди живут…
А Варя все равно ласковая была:
- И что жуют?
Варя ушла в избу. И батюшка, после заминки, пошел вслед за ней.
- Ты зачем в город ездил? Чем детей кормить буду? – Варя показала на бинокль, висящий на стене, между окон: - Этим?
Афанасий снял бинокль со стены, растерянно покрутил его в руках:
- Хорошая вещь. Продать можно…
- Ты его один раз продашь, а кормиться всю жизнь надо. Зачем из города уехали? Чего тебе здесь надо было?
- Ну, прадед мой… Не пустое место – церковь стоит… Так и ты не возражала…
- Я? Не возражала…
- Вот изба… Вот коза… Картошку сажаем… Морковь… Капусту… - Афанасий вдруг встрепенулся, с азартом: - Ты видела, какой там кочан?
- А деньги на остальные кочаны? Где? - смиренно отвечала Варя. - Помыться теперь негде…
- Так… в колодце вода! Давай, согрею! Корыто с чердака сниму…
- Маленькое оно…
- Давай… большое куплю! А потом… будку сколочу – для душа!
- Не могу я так больше. Сил моих больше нет…
Варя повернулась к иконам, перекрестилась. Батюшка виновато отвернулся.
- Господи, дай мне еще сил! На два дня… - помолилась Варвара.
Афанасий с удивлением оглянулся:
- А что через два дня будет?
- Еще на два дня попрошу…

---

Рассказ о том, как Афанасия арестовали.
Но час освобождения настал!

---

Что ж делать? Поехал Афанасий опять в город. И шел он по городскому бульвару. А на бульваре ларек стоял. И два человека споро выносили товар из ларька, загружали пакеты и коробки в автомобиль. Батюшка, укрывшись за стволом дерева, быстро снял рясу, сложил ее в котомку, подошел к грузчикам.
- Закрываетесь, что ли?
Тот, что помоложе, ответил:
- Закрываемся!
- Переезжаете? Может, подсобить?
- Сами управимся!
А тот, что постарше, спросил:
- Чего хочешь за «подсобить»?
- А вы деньгами, или продуктами?
- Продуктами!
- Так оно ж лучше! – Афанасий задумался. - Так. Консервов. Две банки. У вас и рыбные и мясные?
- Еще не разбирались…
- Лучше мясные! Хлеба… пять булок. У вас хлеб есть?
- Нет. Вафли только…
А тот, что помоложе, проходя с коробкой к автомобилю, сказал:
- Я печенье видел…
- О! – обрадовался Афанасий. - Две пачки… Картошки… килограмм сколько?
- Нет здесь картошки!
Афанасий посмотрел на коробку в руках старшего грузчика:
- А здесь что?
- Водка!
- Нет! Не надо!
А другой грузчик крикнул, уже из ларька:
- Дядя, быстрее думай! Мы спешим!
- Ну, вот… Консервы, печенье… Чаю! Только не в пакетиках – насыпного!
- Кофе есть!
- Нет, кофе не надо… А вот конфет, полкило…
- Конфет дадим!
- Договорились! Чего нести?
- А хватай все подряд!
Афанасий заглянул в автомобиль:
- А чего ж вы бросаете небрежно? Надо аккуратно составлять, чтобы все поместилось!
Невдалеке раздался женский крик:
- Стой! Вы что ж делаете, гады?! Сто-ой!!!
Афанасий оглянулся на крик, и тут же молодой грузчик скинул ему в руки коробку с бутылками:
- Держи, дядя!
Грузчики сели в автомобиль, захлопнули дверцы, автомобиль резко сорвался с места, и еще через несколько секунд скрылся за поворотом. А женщина продолжала кричать:
- Караул!! Люди!!!
Она схватила Афанасия, и взгляд у нее был сумасшедший, отчаянный.
А мимо проезжал патрульный автомобиль, и остановился. Из автомобиля вышли двое полицейских, один козырнул:
- Сержант Морозов. Документы предъявите!
- Документы? - Афанасий растерялся. - Дома оставил…
Женщина бросилась к ларьку, заглянула через распахнутую дверь:
- Обокрали! На полчаса только отошла! Тут еще двое были! На машине умчались!
Сержант Морозов показал на коробку:
- Это что?
Афанасий поставил коробку на асфальт:
- Не знаю. Бутылки какие-то…
Сержант Морозов приказал рядовому:
- В машину его! И коробку тоже – вещественное доказательство! - Повернулся к продавщице: - Ну что, гражданка, будем производить осмотр?
Рядовой к Афанасию подошел:
- В машину!
- Так я ж ничего… Это ж не я!.. – Афанасий испугался.
Полицейский коснулся наручников, пристегнутых к поясу:
- Будем применять силу?
Афанасий посмотрел на наручники, обреченно вздохнул. Полицейский показал на коробку, стоящую на асфальте:
- Коробочку берем, и вместе с ней проходим в машину…
Афанасий поднял коробку, пошел к машине. Поставил коробку на заднее сиденье, сел рядом с ней. Рядовой захлопнул за ним дверь…

А в здании городского управления полиции была камера предварительного заключения. И в камере было зарешеченное окно, стекла которого закрашены светлой краской, от времени помутневшей и облупившейся. И стены камеры были расписаны разными надписями. Вот здесь и оказался отец Афанасий.
Сидел батюшка на скамье, приваренной к стене; рядом лежала котомка. И смотрел батюшка на силуэт голой женщины, грубо, без головы, нацарапанный на стене. Пошарил по карманам, нашел гривенник. Встал, подошел к силуэту, желая что-то пририсовать.
Но в это время в коридоре, за дверью камеры, раздались шаги. Батюшка быстро сел на скамью. Раздался звук ключа, проворачивающегося в замочной скважине, распахнулась дверь. В камеру вошел цыган, с гитарой. В жгучих, вьющихся волосах цыгана густо пробивалась седина, в одном ухе серьга, цветная рубаха подпоясана кушаком.
Афанасий подвинулся на скамье, чтобы дать место цыгану. Но тот сидеть не хотел, а сразу спросил, с задушевной интонацией:
- Ты кто будешь, дядя?
- Отец Афанасий.
- А я Яшка-цыган! За что взяли? Коня крал?
- Нет…
Но Яшка-цыган уже не слушал, вдруг тронул струну, и спел отцу Афанасию про коня, про ночку, да про цыганскую любовь. И завершил романс огненным цыганским танцем. А потом показал на силуэт голой женщины, нацарапанный на стене:
- Нравится? Я рисовал! Галя…
- А почему без головы?
- Не успел!
- Надо закончить!.. - батюшка протянул цыгану гривенник.
Яшка гривенником прицарапал к силуэту голову, а в голове – глаза и рот…
- А чего лысая? Ты бы ей бантики нарисовал… Или косички!..
Яшка-цыган процарапал две косички: две пружинки, ниспадающие по бокам с головы. Отступил на пару шагов, залюбовался рисунком, щелкнул языком.
- Ты бы ей одежку нарисовал…
Яшка-цыган мгновенно склонился над Афанасием, страстно рванул на груди рубаху:
- Я свободу люблю, дядя!
- А я Бога люблю…
- А что, с Богом свободно?
- Ну… так…
- А я свободу без «так» люблю!.. – Яшка схватил Афанасия за плечи. - Бежим на волю, дядя!
Афанасий занервничал, даже привстал:
- Так… как?..
- Эх, дядя! Делай, как я!..
И Яшка, сделав несколько хлестких, огненных «па» из цыганского танца, подошел к решетке на окне, легко снял ее с петель и поставил к стенке. Распахнул створки окна – открылся вид в какой-то двор.
Яшка-цыган, в огненном цыганском приплясе прошел к дверям камеры, повернулся лицом к окну, короткими движениями подкинул рукава к локтям и, подмигнув Афанасию и разбежавшись в два шага… «рыбкой» нырнул в распахнутое окно! Где-то внизу раздался глухой стук и сработала автомобильная сигнализация.
Батюшка, испуганный, смотрел в сторону окна. Звуки автомобильной сигнализации смолкли. И тут взгляд его упал на оставленную цыганом гитару. Афанасий встал, взял гитару, подошел к окну и, с опаской оглянувшись на дверь камеры, выкинул гитару и тут же закрыл створки окна и перекрестился. За окном опять сработала автомобильная сигнализация, и раздалась мужская брань. Афанасий взял решетку, прислоненную к стене, навесил ее обратно на петли. И теперь взгляд его упал на голую женщину, нарисованную на стене. Священник поднял гривенник, брошенный Яшкой, и процарапал юбку вокруг бедер женщины, почти до ступней, стал ее заштриховывать…
И в это время в коридоре, за дверью камеры, послышались шаги.
Батюшка быстро отскочил к скамье и сел, принял вид человека, который давно в этой камере сидит, и все один, да один…
Раздался звук ключа, проворачивающегося в замочной скважине. Распахнулась дверь. В дверном проеме встал страшный полицейский:
- На выход.
Батюшка взял котомку, вышел в коридор…

В кабинете, за столом, сидел младший лейтенант полиции Шейкин. Именно сюда страшный полицейский и ввел отца Афанасия. Шейкин представился:
- Младший лейтенант полиции Шейкин. Садитесь, задержанный.
Батюшка сел на стул, стоящий перед столом:
- Недоразумение произошло…
- Ограбление ларька – недоразумение?
- Заработка искал. Продуктами обещали заплатить.
- То есть, обещали поделиться ворованным? В доле, значит?
- Я ж не знал, что там воровство. С виду мужики хозяйственные…
- Не знал? – Шейкин усмехнулся, и вдруг заметил крест под рубашкой Афанасия. - Это что у тебя – крест, что ли? Ничего себе! Новая мода в преступном мире? Или ряженый?
- Сам ты ряженый! Священник я! Вон и ряса моя в котомке завернута…
Шейкин встал, достал из котомки рясу:
- Отличная идея! Меня теперь к сейфам в банке без документов пропустят!
- У меня вкладов в банках нет.
- Так я ж об этом и говорю: зачем они тебе? С таким костюмом «все вклады не выпью, но много отопью»? - Шейкин положил рясу на стол. - Сейчас и о детях что-нибудь скажешь… Угадал?
- Чего о них говорить? С мамкой сидят…
- Угадал! Ладно, давай по порядку… - Шейкин подвинул к себе чистый лист бумаги, взял ручку. - Фамилия, имя, отчество? Когда родился и где? Место регистрации?
- Орешки…
- Зачем орешки? Адрес говори.
- Деревня это – Орешки. Рядом с Покровкой…
- Тьфу, ты! Деревня? Так ты не из города? И в РПЦ тебя, конечно, не знают?
- РПЦ?
- Русская Православная Церковь!
- Я сокращенно не привык…
- Привыкать надо! И все священники привыкли… кроме тебя! Который священником назвался… Ну, и как к тебе обращаться? Гражданин священник? Чего молчишь?
- Можно и по-другому – олигарх.
- Как?
- Канторович… Вот – олигарх Канторович!
Шейкин отложил ручку:
- Так, товарищ олигарх Канторович, интересно… Продолжайте!
Афанасий продолжил, нараспев:
- Лю-ди-до-бры-е-по-мо-жи-те-по-жа-лу-ста-кто-ско-ко-мо-жет…
- Вот, значит, как олигархами становятся? Неожиданно… А вы, товарищ Канторович, случайно правнуком лейтенанту Шмидту не приходитесь?
- Нет, я правнуком прадеду своему прихожусь – Арефьеву Илье, который тоже священником был.
- Династия, значит? Только я не понял: воровская или олигархическая?
В это время в кабинет вошел лейтенант Щёлоков. Скользнул глазами по Афанасию, обратился к Шейкину:
- Канителишься? Тут его подельников уже задержали…
- Не поверишь: такой концерт! Мы, оказывается, олигарха поймали – Канторовича!
Щёлоков недобро, в упор посмотрел на Афанасия:
- Да? Так мы сейчас этому олигарху очную ставку устроим!
Афанасий привстал, от неожиданности:
- Щёлоков!
Щёлоков растерялся, вгляделся в отца Афанасия:
- Подожди… Откуда я тебя знаю?
- Так на рынке же…
- На рынке?
Афанасий схватил рясу, быстро надел, повернулся к Щёлокову и Шейкину:
- Ну?!
Щёлоков растерянно развел руками:
- Так, елки!..
- Отец Афанасий я.
- Здорово, отец!
Афанасий и Щёлоков обнялись. А Шейкин удивился, спросил:
- Знакомы, что ли?
- Еще бы! Недавно на ярмарке виделись…
- Покупки делали?
- Да нет! Там пьяные дебош устроили, драка была. Так батюшка их всех по стойке «смирно» и молитву в зубы! Надо было видеть…
- Я не понял: так что, дело о краже закрываем?
- Погоди… Стоп! – Щёлоков, озадаченный, посмотрел на отца Афанасия. - Ты что же, батюшка, воровством промышляешь?
- Объяснял же… Шейкину! Заработка искал… Семья у меня, Щёлоков! А тут эти… товар загружают. Подсобить напросился… Продуктами обещали дать. Я им говорю: «Чего ж вы так неровно складываете? Аккуратней надо, больше поместится…» А они в машину и тикать! Коробку какую-то в руки сунули…
- Что в коробке? – спросил Щёлоков у Шейкина.
- Водка.
- Полная?
- А как скажешь.
- Протокол составил?
- Нет, - Шейкин показал на чистый лист бумаги.
- Так: продавщица, свидетели, требуются объяснения… Да, собственно, чего там объяснять! Проходил мимо, дал приметы преступников… - Щёлоков повернулся к Афанасию. - Приметы помнишь?
- Один молодой, неприветливый, а второй постарше, но приветливый…
- Блеск! Цвет глаз, татуировки, бородавка какая-нибудь?
Афанасий растерянно развел руками.
- Понятно…
- А что подельники-то говорят? – Шейкин взглянул на Афанасия, замялся. - Ну, то есть, задержанные?
- Говорят, владелец ларька им денег задолжал, отдавать не хотел. Товарами решили взять…
- Дурачье!
- Пока неизвестно, дурачье ли: может, на ходу придумали. В любом случае, факт кражи есть факт… - Щёлоков обратился к Афанасию: - В свидетели пойдешь?
- Ой, не надо! – испугался Афанасий. - Меня уже и за руки хватали, и арестовывали, и кандалы чуть не надели – при свете дня, при народе! Ребята, я же священник, нельзя мне так публично… Ну, ладно, я там убил или своровал, а так – ни с чего: позор, не позор, а смех будет… А здесь уже Богородица, и Сын ее Милосердный – хватит уж, насмеялись…
Батюшка вдруг схватился за сердце, опустился на стул. Испугался и Щёлоков:
- Ты чего? Сердце? Врача позвать?
- Не надо… Подождите… Сейчас… пройдет…
- Может, в камеру его проводить? – спросил Шейкин. – Пусть там отлежится…
- В камеру? – Щёлоков задумался. – К себе в кабинет отведу, там посидит…
- Я сидеть не буду, - опять испугался Афанасий. - Мне домой надо…
- А вот это подожди: мы тебя из дела еще только начали «вынимать» – еще кое-что обмозговать надо… Я тебе пирожков дам, из моего обеда.
- С капустой?
- Ага.
- Я с капустой люблю!
- Вот и пойдем…
И Афанасий послушно пошел за лейтенантом…

А в это же время по городу ехали старенькие «Жигули». В салоне, за рулем, сидел отец Власий, и рядом с ним отец Евлампий. Дьякон Вениамин сзади сидел, держал на коленях ящичек для пожертвований. Рядом с ним, на сиденье, стоял переносной музыкальный центр.
Отец Евлампий говорил Власию, говорил велеречиво:
- Не бойся, батюшка! Езжай прямо, езжай ровно!
А Власий рукавом рясы отирал пот со лба:
- Прямо-то я могу… Особенно за городом! Вот с поворотами не очень…
- Это ж просто: сбавляешь скорость и не спеша, с удовольствием, поворачиваешь… - опять велеречиво наставлял Евлампий.
- Ага, а ежели мне кто навстречу?
- Ты что же, правила не учил?
- Учил! А знаков сколько?! У меня памяти мало! Я на эти картинки смотрю, и у меня от ужаса одни молитвы в голове…
- Как же ты на права сдал?
- С уважением отнеслись… к моему сану! Проинструктировали… дополнительно…
- И в чем инструктаж?
- Так… забыл уже! – Власий был в отчаянии.
Евлампий, подумав, одобрил:
- Ну, и правильно! У нас один закон – Божий! На него равняйсь! Господь нас хранит!..
- Так я и так… без молитвы ни шагу! А уж за руль… Вот сейчас еще… помолюсь… - Власий закрыл глаза и беззвучно зашевелил губами.
- Э-ей!.. Глаза открой! Ты ж за рулем!!! – испугался Евлампий.
- Ах, да!.. Забыл… - Власий открыл глаза, остановил автомобиль у перекрестка, перед светофором с запрещающим сигналом.
И тут же, между автомобилем отца Власия и тротуаром, остановилась иномарка, с открытыми окнами и с ритмично бухающими динамиками. Отец Евлампий сурово посмотрел на водителя иномарки.
- Раскудахтались… - Евлампий оглянулся назад, кивнул на музыкальный центр. - Ну-ка, дай!..
Вениамин с суетливой послушностью исполнил приказ. Евлампий достал из бардачка диск, вставил его в дисковод, выставил громкость на максимум и поднес музыкальный центр к открытому окну. Из динамиков музыкального центра, споря с бухающими ритмами соседней иномарки, раздался могучий распев в исполнении мужского церковного хора.
Водитель соседней иномарки повернул голову и с удивлением посмотрел на пассажиров «Жигулей». А отец Евлампий, как ни в чем не бывало, трижды крупно перекрестился. «Жигули», по разрешающему сигналу светофора, тронулись с места и, привлекая внимание пешеходов громовым церковным распевом, продолжили движение по улице.
Евлампий показал Власию в сторону приближающегося перекрестка:
- Вот там направо! Нам туда надо…
- Там светофора нет!.. – ужаснулся Власий.
А Евлампий был по-прежнему велеречив:
- Там, где Господь не установил светофор, там действуют другие правила…
- Какие?!
- Божественные: с приоритетом движения по главной дороге…
- Мне надо подумать… Я не понимаю… Не могу… Может, ты сам за руль сядешь?
- Вот повернем – сяду… - Евлампий вдруг грозно рявкнул: - Поворачивай!!!
Власий, не сбавляя скорости, вывернул руль вправо и тут же врезался в патрульный полицейский автомобиль, тихо подъезжавший к перекрестку. Дьякон Вениамин стал часто и мелко крестился:
- Господи, помилуй! Господи, помилуй!..
Евлампий с яростью смотрел на полицейский автомобиль:
- Помиловал уже!..
- Я ж говорил: светофора нет… - оправдывался Власий.
- А теперь будет!
Евлампий с трудом открыл заклинившую дверь, вышел из автомобиля, грозно рявкнул в сторону двух полицейских, вышедших из патрульной машины:
- Так! Правила нарушаем?! Светофоров не ставим?! Или Господь вам не указ?!!

В кабинете Шейкина опять было трое: Шейкин, Щёлоков и продавщица ларька. Щёлоков изучал письменные показания продавщицы о краже. Дочитал, положил бумаги перед собой на стол:
- Ну, что ж, Любовь Андреевна, все понятно…
- А я все написала, как есть! И этот, с бородой который… Ух, взгляд у него какой! Я думала, зарежет!..
- У него нож был?
- Не знаю. А что, дописать про нож?
- Нож – это улика. И если улики нет, тогда получаются ложные показания. А за дачу ложных показаний гражданин несет уголовную ответственность. Или гражданка…
- А я все и написала… без ножа только.
- Вот и давайте без ножа…
Щёлоков встал, задумчиво прошелся по кабинету. Остановился рядом с продавщицей:
- Любовь Андреевна, вы фильмы про разведчиков смотрели?
- Смотрела…
- Как вы считаете, серьезную работу они выполняют во вражеском окружении?
- Серьезную… А при чем тут?..
- Подождите! А вот если наш разведчик в плен попадет, это хорошо или плохо?
- Плохо…
- Очень плохо! - Щёлоков вернулся к столу, сел на стул. Посмотрел на Любовь Андреевну строгим, и одновременно проникновенным взглядом: - Вот этот бородатый, которого вы задержали, наш человек.
- Что?.. – растерялась Любовь Андреевна.
- Так, объясняю ситуацию. Мы за этими налетчиками давно следили, нашего человека к ним внедрить хотели. И в самый момент внедрения… вы его и схватили!
- А что, на нем написано, что он ваш человек?!
- А вот вы и написали! – Щёлоков показал на листок с показаниями.
- Что я написала?
- Продолжаю объяснять, в двух словах. Предстоит следствие, суд. Наш человек, упомянутый в вашем заявлении, как агент полиции и как законопослушный гражданин, будет вынужден явиться на суд… - Щёлоков стал загибать пальцы: - Первое: полиция теряет своего агента, по причине его разоблачения. Второе: месть преступного мира. У этого бородатого, как вы его называете, семья – жена, дети…
- Ох ты, Господи!
- Вот! У вас есть дети?
- Есть. Что же делать?
- Спасать детей! – писать новое заявление надо. Все как есть, всю правду! Вот как здесь! - Щёлоков показал на листок с показаниями. - Но!.. совершенно исключив всякое упоминание о нашем человеке.
- А как же?..
- Да вы не волнуйтесь, грабителей мы уже поймали!
- О-ох, спасибочки вам! А то бы хозяин с меня за украденные товары зарплату снял.
- А вот это уже безобразие, не по-человечески! - Щёлоков повернулся к Шейкину: - Слыхал? «Человек шагает, как хозяин необъятной родины своей»…
Шейкин кивнул:
- Так на каждом углу теперь! Далеко шагать не надо…
- Так, Любовь Андреевна, не отвлекаемся – пишем новое заявление. Старое заявление убираем в секретный файл… - Щёлоков сложил листки с показаниями, убрал в карман мундира. – Со всеми вопросами – к младшему лейтенанту полиции Шейкину. Он проконтролирует процесс…
Щёлоков встал из-за стола. Шейкин, с трудом сдерживая улыбку, занял его место, положил перед Любовью Андреевной чистый лист бумаги и ручку. Щёлоков подошел к двери, взялся за ручку двери, вдруг опять обратился к Любови Андреевне:
- Да, и вот еще что! Ни при каких обстоятельствах, никогда и никому не рассказывайте про нашего агента.
- Понимаю, да…
- И даже если вы сами вдруг увидите его… в каком бы обличье он ни был, не подавайте виду, что вы его знаете.
Любовь Андреевна кивнула. А Щёлоков, подмигнув Шейкину, вышел из кабинета…

А потом Щёлоков с батюшкой шли по коридору здания городского управления полицией. А навстречу им шел Яшка-цыган с перебинтованной головой, прижимая к себе поломанную гитару. Яшку конвоировал злой полицейский. Щёлоков на Яшку показал:
- В драке поранился?
- Гад! Весь кузов мне изуродовал! – ответил злой полицейский.
- Опять в ту камеру поместили?! – догадался Щёлоков. - Там же решетка не приварена!..
- А теперь приварят! Вон, идут!..
Злой полицейский показал на двух сварщиков, которые катили по коридору тележку с газовым баллоном и сварочным аппаратом.
Яшка посмотрел на рясу Афанасия:
- Ты уже в черном? В какую сторону прыгал?
Афанасий задумался, показал ладошкой:
- Вправо…
- Надо было прямо… Как я!
Злой полицейский толкнул Яшку в спину:
- Пошел!
Афанасий посмотрел вслед цыгану.
- Знакомы, что ли? – Щёлоков спросил.
- В темнице познакомились. Сказал, свободу любит…
- Любит! В ресторане поет-пляшет… с цыганами! На самом деле Васькой зовут! А фамилия, знаешь какая? Ни за что не угадаешь!
- Ну?
- Иванов!
- Чудны дела твои, Господи! – Афанасий перекрестился. – А на цыгана похож…
- Так цыган же! – Щёлоков рассмеялся. – А может, молдаванин… Или еще кто-нибудь… Кто их сейчас разберет?

Щёлоков и Афанасий вышли из здания УВД на улицу. Афанасий полной грудью вдохнул:
- Свобода!
- Кислород, он и за решеткой кислород!
- Нет, с этой стороны кислород слаще!
- Кстати, про «кислород с этой стороны»: тут по телевизору новость передавали – особняк сгорел у священника, трехэтажный! Ширина – в пять окон!
Афанасий встревожился:
- Живой остался?
- Кто, священник-то? Живой! И сам, и жена с детьми. Рабочие только сгорели – два гастарбайтера…
- Беда… - перекрестился Афанасий.
- С одной стороны – да. А с другой стороны – тебе наука, как олигархом сделаться…
- Мне эта наука – не впрок…
Щёлоков улыбнулся:
- Смотрю я на тебя, отец: вроде у тебя и хватка есть, и хрен тебя самого перегнешь-обманешь… А рассмотреть тебя поближе: наивнейший ты человек!
- Осуждаешь?
- Да нет… Есть люди простые… масса! И от них беда. Это я тебе как профессионал говорю – насмотрелся. Но ведь и ты человек простой – а почему-то с тобой рядом хорошо…
- Так мне и самому с собой хорошо… А наивность? – она меня от грязи хранит, не дает испачкаться…
- Отщипнуть, что ли, от тебя кусочек?
- Так и отщипни!
Щёлоков показал на здание УВД:
- Адрес знаешь. Будешь в городе, заходи – поотщипываю…
Щёлоков и Афанасий пожали друг другу руки, хотели разойтись и… замерли, потому что к зданию УВД сержант Морозов со своим помощником вели отца Евлампия, отца Власия и дьякона Вениамина. Власий и Вениамин шли понуро. А впереди них, в наручниках, вышагивал Евлампий.
В это же время из дверей Управления вышла Любовь Андреевна и, увидев рядом со Щёлоковым отца Афанасия, одетого в рясу, застыла, потрясенная. А, заметив ведомую к управлению процессию, вообще перестала что-либо понимать: отошла в сторонку, оттуда и наблюдала за происходящим…
Наконец, конвоируемые священники подошли к входу в Управление и, увидев Афанасия, тоже растерялись. Щёлоков тоже удивился:
- Морозов, ты куда батюшек ведешь?
- В КПЗ! – ответил сержант.
- За что?!
- Правила движения нарушили, машину нашу стукнули!
- Акт составил?
- Два акта!
- А второй зачем?
- Оказали сопротивление! – Морозов осторожно тронул губу, поморщился, показал на Евлампия: - Этот вот!
- Эти тоже? – Щелоков нахмурился.
Сержант показал на Вениамина:
- Вот этот… вокруг бегал! – Передразнил: - «Не имеете права! Не имеете права!»
Вениамин и Власий одновременно показали на Морозова:
- Сам упал!
- Мент поганый! – зарычал Евлампий на сержанта.
- Что?!!
Щёлоков удержал сержанта, строго ответил Евлампию:
- Но-но-но! На статью нарываешься?! Ментов уже нет! Одни полицейские остались!
А Евлампий отвечал велеречиво:
- Нашими молитвами страна держится! Длань Господня над Россией распростерта! – Евлампий сомкнутыми наручниками руками широко, высокопарно перекрестился. Вдруг вытянул руки в сторону Афанасия: - Вот кого арестовывать надо! Попрошайка деревенский, с никчемными молитвами!
- Это у кого никчемные молитвы?! – возмутился Афанасий.
- У тебя! – взвизгнул Вениамин. – От твоих молитв одни клопы с блохами!
- А от ваших – молочные реки с кисельными берегами?! - Афанасий захохотал, демонстративно.
Евлампий резко склонился над батюшкой:
- Да-а!!!
Щёлоков вклинился между священниками:
- Морозов, уводи задержанных! От греха подальше!..
Сержант распахнул дверь в Управление, скомандовал:
- Заходить! Живо!..
Евлампий напоследок погрозил Афанасию скованными наручниками руками, скрылся за дверьми, вслед за Власием и Вениамином.
- Вселенский конфликт! Пойду улаживать… пока до президента с патриархом не дошло! – сказал Щёлоков Афанасию и пошел улаживать.
А Любовь Андреевна продолжала наблюдать. Дождавшись, когда Щёлоков скроется в здании УВД, она подошла к Афанасию, тронула его за рукав. Батюшка оглянулся.
- Не бойся, добрый человек, я никому не скажу, что ты агент… - тихо сказала продавщица.
Любовь Андреевна повернулась и пошла прочь. А батюшка с изумлением смотрел ей вслед. Любовь Андреевна в последний раз оглянулась и издалека сделала ему тайный кивок…

---

Рассказ о том, как Афанасий
искал уединения от суеты бренного мира.
И что из этого вышло...

---

Человек один – разве человек? Что он может, что он есть? И есть ли он? А вот когда людей несколько, тогда один может сказать: «Устал я от вас, пойду отдохну!» А другой скажет: «Отдохни, конечно!» А сам в сторону отойдет, чтобы за намучившегося потрудиться молитвой. И в мире такие есть, в одинокости молитвы творящие. Был замысел такой и у Афанасия, ушел он в одинокость: от Гришки ушел, от полицейских и от иных несуразиц, чтобы о Боге и о людях без помех помыслить.
Варвара от замысла батюшки не в восторге была, теперь на всю оставшуюся жизнь у Бога сил попросила. И еще разок попросила, в тот самый час, когда стирала во дворе, в корыте, детскую одежду и иное. А мимо по дороге Петровна шла, поздоровалась через забор.
- Здравствуй, матушка!
- Добрый день!
- А куда батюшка запропастился? Второй день церковь закрыта – звону не слышно. Случилось чего?
- Случилось!
- Ой, ты, Господи! А что?
- Ушел!
- Куда?!
- В Горелый лес!
- А что он там делает?
- Сами и спросите!
- Не-е... Мне ни к чему! – Петровна задумалась, дальше пошла. - Вот, значит, как? Бес попутал?

А батюшка в это время стоял среди густой и тенистой лесной зелени. Здесь, в лесу, были и зияющая чернь под нависшими над землей еловыми лапами, и обросший ствол упавшего дерева, и кочки зеленого мха, обсыпанные рыжей хвоей. Взгляд священника медленно скользил по листве, по коре деревьев, тонул в ручейке, пробивающем себе дорогу в канавке между мхами, следил за гудящим шмелем, пытающимся оседлать тонкую травинку. А потом Афанасий присел на корточки перед муравейником: осторожно коснулся ладонью муравейника, поднес ладонь к глазам, наблюдал за бегающими по руке муравьями…

Не выдержала Варя замысла Афанасия, пошла за ним в Горелый лес, далеко зашла по тропинке. Вдруг из кустов донеслось кряканье утки, а потом послышался шум и треск. Варя остановилась, прислушалась, дальше пошла. В кустах опять затрещали ветки, и оттуда опять раздалось кряканье. Варя подняла с тропинки здоровенный сук:
- А ну, кто там безобразничает?! Кончай баловать! А то промеж глаз врежу!
Ветки кустов вдруг раздвинулись, и на тропинку вышел Афанасий. В руке у него был манок, подаренный Митричем.
- Смотри-ка, работает утиная приманка! Я тебя уже с утра кличу!
Батюшка приложил манок к губам и крякнул…

Привел Афанасий Варю на небольшую полянку, к шатру-шалашу. Танюша брызгалась в ручье, набирала воды в кружку. А Егорка играл с огнем – подкидывал щепки в костер.
- Укромное место. Мы с Федей его давно приметили.
- Грибы собираем, - сказал Егорка.
- Ага… Грибов – ужас! А ягод сколько! – Афанасий показал Варе в сторону пакетов с грибами и ягодами. - Вон, посмотри, сколько собрали. А эти – отварены.
На костре в котелке суп грибной варился. Батюшка помешал в котелке и, обжигаясь, попробовал.
- Ты здесь долго будешь? – спросила Варя.
- Ну, как? Не знаю… Ограду сделаю. Как Робинзон Крузо! – Батюшка подмигнул Егорке. - Будешь моим Пятницей?
- Буду!
- А мамку Понедельником звать будем!
- Ага! – Егорка засмеялся.
- А меня? – спросила Танюша.
- Субботкой! Варя, грибочков отведай…
Варя приняла от мужа ложку, попробовала варево.
- Вкусно…
- Ага! Перловочки не хватает… Соль кончается. Принесешь?
- Некогда мне… Семью зачем заводил?
- Ну-ну, не сердись! Ты мне это… Пилу в следующий раз…
- Сам и принеси!
- Солнышко ты колючее…
- Не колючая я. Пойдем домой, батюшка! Детей кормить надо…
- А они тут, со мной будут. Клюква краснеется – будем морс пить…
Варя шепнула про себя молитву, перекрестилась.
- Ты чего, Варюшка? Мы тебе тоже морсу дадим…
Неожиданно в лесу раздался чей-то крик. Все замерли и прислушались.
- Федин голос! – сказала Варя.
- Похож… Ауу!.. Мы здесь! Э-гей!..
На полянку выбежал запыхавшийся Федя.
- С Бориской чего? – Варя прижала ладонь к груди.
- Не, в порядке. Па, Гришка на церкви знамя повесил!
- Какое знамя?
- Красное! – Федя восторженно оглядел полянку с шалашом, подсел на корточки к костру. – Ого, здорово тут!
Батюшка растерянно заметался по полянке:
- Ух-ты!.. Ах-ты!.. Эх, не вовремя он революцию затеял! А ну, держи биноклюс!

С колокольни раздавался трезвон: там молотками били по рельсе Толян с Мякой. А над входом в церковь висел красный флаг, чуть колыхался на ветру.
У церкви собрались все деревенские: кто-то семечки лузгал, а Егоровна курила трубку…
- Гриша, сними флаг! Не балуйся! – уговаривала внука Петровна.
- Бабуля, отстань!
- А зачем он тут? – спросил Антон Иванович.
- А чтоб издалека видно было!
- Так на дерево повесь!
- Вот ты и повесь! А мой здесь висеть будет!
- А батюшка придет, что скажет?! – спросила Савельевна.
- Так нет его, пропал!
- Ну и что – пропал? Что ж, сказать больше некому?! – Нюра подняла голову, грозно крикнула: - А ну, хватит там безобразничать!!! А то по шеям надоём!!! Звон на колокольне прекратился, наверху показались головы Толяна и Мяки. Гришка свистнул:
- Пацаны, антракт!
- Слова-то какие знает!.. – подивилась Савельевна.
- С телевизора все… - равнодушно лузгала семечки Антонина.
- Телевизор, это да… Клуб путешественников… - согласился Антон Иванович. - Гриша, ты молодой, тебе здесь нельзя! Тебе обратно в город надо, к людям…
- А что город?! Комок грязи побольше!..
- Так ведь жизнь такая! В ней чистоты нет…
- О том и говорю!
- Чего это – «грязи побольше»? – вдруг возмутилась Нюра. – Ты и нас за грязь считаешь?!
- А это уж как пожелаете!
- Ух, ты ж какой!
Антон Иванович был недоволен завязывающимся скандалом:
- Эх! Езжать вам надо отсюда, всем… И Славке тоже, и Антонине!
- А я-то чего? Сезон начинается, у меня в городе работа… - ответил Славка.
- Вот и давай! А мы уж здесь будем покоя искать… помирать загадываем…
К сельчанам подошли спустившиеся с колокольни Толян с Мякой. Антон Иванович посмотрел на них, и вдруг озарился догадкой:
- О, Гриша, тебе ребенка родить надо! Он тебя сразу успокоит…
- Ребенка? – Гришка задумался, повернулся к Антонине: - Антоха, слыхала?
- А что я? – Антонина пожала плечами, продолжала лузгать семечки.
- А кто?
- Так поищи!
- Так я тебя нашел!
- А у меня уже есть двое – мне больше не надо…
- Так мне надо!
- И что? Хороший папаша: без работы, без денег!..
- Ты что, против?!
- Против!
- Ах, так!.. – Гришка увидел толстый сук, торчащий из лопухов, схватил его, пошел на Антонину. – Сука!
Антонина, выронив семечки, с визгом побежала от Гришки. Толян с Мякой завопили и побежали за матерью. Гришка остановился, бросил сук Антонине вслед. Вернулся к сельчанам.
- Не трожь Антонину, Гришенька, успокойся, - сказала Петровна внуку. – Она ж тебе ребеночка родит!
- Отстань, бабка! Видишь: не хочет!
- Ну, вот, только что бабулей была – уже «бабка»! Может, тебе самогончику? Для успокоения…
- Да, можно!
- Иваныч, нальешь внуку стаканчик?
- Да куда ж ему самогончику? Ему с жизнью разобраться надо! – ответил Антон Иванович.
- А чего с ней разбираться? Живи себе, да живи… - не согласилась Нюра.
Не согласилась и Петровна:
- Так кто ж с этой жизнью разобрался? Ты, что ли? Или остальные кто?
- Вон, Егоровна разобралась! – махнул рукой Антон Иванович.
Егоровна молча курила трубку, смотрела на сельчан исподлобья, взглядом древней птицы.
- Ба, ты с жизнью разобралась, или нет? – спросил Антон Иванович.
А Егоровна опять не ответила, лишь выпустила струйку дыма.
На дороге показались идущие к церкви Афанасий и Варя с детьми. Священник шел быстро, строго. Остальные едва поспевали за ним.
Антон Иванович показал в сторону Афанасия:
- Вон кто с жизнью разобрался! Сейчас перекрестится и лекцию прочтет. Потом в рельсу стукнет…
Отец Афанасий и Варя с детьми подошли к сельчанам. Священник посмотрел в сторону церкви, на флаг, спросил строго:
- Кто разрешил?
Все промолчали. И только Антон Иванович слово молвил:
- Ты это… не расстраивайся! Обыкновенная тряпка!..
Батюшка пошел в церковь, вынес оттуда лестницу, прислонил к стене. Снял флаг и по лесенке спустился. Сорвал флаг с древка, с красной тряпкой в руке остановился перед Гришкой:
- Чего флаг повесил?
- День кавалерии!
- Откавалерилась кавалерия…
- Кто сказал?
- Господь Бог!
Священник передал флаг Варе, отломил с куста ветку.
- Драться будешь? – улыбнулся Гришка.
- Нет. Розгами пощекочу.
- Я щекотки не боюсь!
Батюшка оборвал с ветки листочки:
- Ты это… Не скверни храм ужимками. Кончай дураковать!
- Хочешь – капусты кислой дам?
- Пошел ты… в гузно!
- Не понял!
- Куда тебе? У тебя понималка обвисла. Инструмент вялый! – Афанасий со свистом стеганул в воздухе прутиком.
- Сквернословишь, батюшка? Ладно, давай! – Гришка спустил штаны, оголил задницу. – Мне самому разминаться неохота…
Священник хлестнул розгой Гришке по заднице. Гришка тут же развернулся и, с разворота, стукнул Афанасия в скулу – батюшка упал наземь. Всё вокруг замолкло. Гришка, с темным огнем в глазах, смотрел на Афанасия, подтянул и застегнул штаны. Священник сел, с трудом поднялся.
- Чёрт с тобой поработает! – сказал батюшка Гришке и пошел прочь. А Варя с детьми пошла рядом.
- Дошло, наконец?! – крикнул Гришка вслед Афанасию. – Вот пусть черт и работает! А ты свечками торгуй!..
- Ну… это ты зря… - тихо, с досадой сказал Антон Иванович.
Федя с разбегу вдруг врезался в Гришку, хотел его уронить, но Гришка поймал его и кинул мимо себя – Федя кувырком полетел в кусты…
- Щенок!..

В тот же день сидел батюшка на деревянном чурбаке, у себя во дворе, доил Марфушу, с ней и разговаривал:
- «Что, Афанасий, нерадостный сегодня?» - отец Серафим говорит. «Суета мирская грызет. Спасу от нее нет, - отвечаю. - Да не о том я! Что в мире происходит?» А он мне: «Испугался, что ли?» - «Не-е… Я не об этом… Ты росу когда-нибудь видел? На рассвете?» А он: «Видел… Огоньки ейные…» - «Всю землю Господь людьми усеял. К чему бы это?» Да стой ты, не крутись! Ага, а потом говорит: «Ты это… не пропадай надолго! Как в городе будешь, заходи… Побеседовать!..» - «Приду, конечно… Куда ж я денусь-то?»

А в избе Афанасий развернул флаг, снятый с колокольни, задумчиво разглаживал у себя на коленях. Варя на флаг покосилась:
- Ткань-то не ахти какая.
- Откуда ж у Гришки хорошей ткани взяться?
- Можно полы мыть… Или Егорке рубашку сшить – до весны проносит.
- Ты это… Не скверни знамя.
- Чего это я скверню? – удивилась Варя.
- В этом флаге – кровь русская.
- Какая кровь в этой тряпке? Или Гришка в нее накапал с порезу?
- Тряпкой она была до тех пор, пока людям не просигналила.
- Ты что – никак революционер подпольный? – Варя улыбнулась.
- Думай, что говоришь!
Афанасий резко встал и вышел, хлопнув за собой дверью…

Дождик был сначала маленький, а потом большой. И возле церкви сиротели разрытые ямки. И лужицы на дне ямок рябило от капель дождя…
Сюда и пришел Афанасий – в церковь. Задумчиво стоял перед иконами. Снаружи доносился ровный шум дождя. А вверху, под куполом, раздавалось редкое воркование голубей. Где-то вяло жужжала муха. И вот уже петлями закружила вокруг икон, села на стекло. Афанасий машинально, махом ладони, согнал ее, оглядел неровные, изуродованные стены церкви, подошел к стене за престолом, потрогал рукой известку. Оглянулся и увидел щель между каменной плитой и полом; склонился над щелью, и ему померещился едва уловимый, рассеянный свет глубоко внизу. Афанасий вышел из церкви, обошел ее и встал перед стеной. Мешали буйно разросшиеся лопухи и крапива. Однако за лопухами, впритык к стене, обнаружилась дырка в земле. Батюшка заглянул в дырку, но в черном провале ничего не увидел. Афанасий сходил в церковь за лопатой, чуть расширил ею дыру у фундамента. Заглянул в дыру, и опять стал копать. Два раза с силой, как ломом, вонзил лопату в слежавшуюся землю: раздался непонятный треск. Афанасий замер, прислушался. Размахнулся и вонзил лопату еще раз: одновременно с треском и грохотом земля ушла из-под ног – батюшка вместе с лопатой провалился в черную дыру, в подземелье, и, стукнувшись обо что-то головой, потерял сознание…

Священник постепенно приходил в себя, слушал звуки церковной службы, доносившиеся невесть откуда. Когда звуки стихли, открыл глаза. Было сумеречно, свет струился из образовавшейся дыры. Афанасий прижал ладонь к ушибленному виску, из которого сочилась кровь. Сел, оглянулся вокруг. За спиной обнаружил ковчежец, об угол которого ударился. В камере, кроме ковчежца, больше ничего не было, только куча обвалившейся земли и обломившихся сгнивших бревнышек под дырой, и сверху всего – лопата. Афанасий взял ковчежец, сделал шаг к свету – к дыре, через которую провалился – открыл и долго смотрел внутрь. Закрыл ковчежец, перекрестился. Еще раз открыл, посмотрел и закрыл.
Встав на кучу обрушившейся земли и бревнышек, батюшка попытался вылезти из ямы: ухватившись руками за край провала, попробовал подтянуться, но руки соскользнули с мокрой земли. Афанасий взял лопату и из груды обвалившейся земли сделал высокую ступеньку, сверху наложил обломки брусьев. Встал на возвышение, положил лопату на угол ямы. Опираясь на черенок, подтянулся и вылез из провала. Вдруг вскочил и побежал в церковь за лестницей. Бегом вернулся, спустился по лестнице в яму, схватил ковчежец и выбрался с ним из провала. Больше сил не было: Афанасий, измазанный грязью, лег на землю на краю провала, тяжело задышал.
Дождь еще усилился, поливал священника все сильней и сильней…

В какую избу не зайди, а за окнами – разбушевавшаяся гроза. А в той избе, где батюшку ждали, Варя в очередной раз глянула в окно:
- Наверное, в церкви от грозы схоронился…
- Позвать? – спросил Федя.
- Куда пойдешь?! Гроза какая! На Гришку обиделся… Грибник!
- Так в церкви он!
- Ага, как молнии перестанут, туда и сбегай! Если отец там, не трожь его… Мне скажешь только!
Дверь вдруг распахнулась, и тут же в избу ворвались раскаты грома и шум ливневого дождя. Афанасий вошел и остановился, с невидящим взором. С грязной рясы на пол капала вода, и с разбитого виска стекала струйка крови.
- Господи! Убился!.. – Варя быстро поставила мужу стул. – Садись, батюшка!..
Афанасий сел, и Варя осмотрела ранку на виске.
- Ты где это так? Оля, чистую тряпочку смочи… быстрей! - Взгляд Вари упал на ковчежец в руках батюшки. - Ковчежец?! Откуда? Ты где был?
Священник продолжал сидеть с невидящим взором. Варя хотела взять ковчежец, но батюшка еще крепче прижал его к себе.
- Ну-ну, не трону. Сиди спокойно… - Варя тряпочкой стала обмывать ранку на виске мужа.

И был вечер. Афанасий, с перебинтованной головой, лежал в постели, в длинной, до пят, ночной сорочке, смотрел в потолок, все тем же неподвижным взором. Рука лежала на ковчежце, поставленного рядом. Свет керосиновой лампы то и дело перекрывался хлопочущей в избе Варей, и тихо звякали тронутые чьей-то рукой подвешенные колокольчики…

---

Рассказ о тайнике,
и как находка всю деревню всполошила.

---

А утром в дверь постучалась Петровна, с трехлитровой банкой.
- Варвара, мне бы водицы святой…
- Ой, не до воды сейчас!
- Опять нету? – Петровна увидела лежавшего в кровати Афанасия, с прижатым к боку ковчежцем. – Здравствуй, батюшка!
- Не слышит он тебя…
- Чего? Не слышит? Преставился? Гришка убил?! - у перепуганной Петровны трехлитровая банка выскользнула из рук, разбилась о пол.
- В другом месте ударился… - Варя с досадой посмотрела на осколки, отошла за веником, стала подметать.
- Это где ж?
- В церкви!
Петровна опустилась на ближний стул, перекрестилась:
- Ой, напугала ты меня, матушка! Я уж подумала, Гришеньку в тюрьму заберут…
- Надо бы!
Петровна вдруг увидела ковчежец подле Афанасия:
- Что это за шкатулка у батюшки?
- В церкви нашел: схрон под престолом был. Церковь-то не разоренная была – свет Господний в ней.
Варя повернулась к иконам, троекратно, с поклонами, перекрестилась.
- А чего в шкатулке-то?
- Вещь бесценная!
Петровна встала рядом с Варей, и тоже стала креститься с поклонами:
- Так вы богаты теперь?
- Теперь – да! – отвечала Варя между поклонами. - Все у нас есть! Смилостивился Господь над батюшкой: дар небесный за верность и послушание…
- Ну, так я пойду… - Петровна последний раз перекрестилась.
- Погоди, воды святой налью…
- Так банка разбита…
- Я другую дам…
Но Петровны уже и след простыл. Варя выглянула в окошко: никого!

А через пару часов у избы Афанасия собрались все деревенские, заглядывали в окно: батюшка в избе был один, и по-прежнему спал.
Петровна показывала:
- Вон она, вон! Вишь, рукой держит!..
- Славный сундучок! – оценила Антонина.
- Говоришь, сокровище? – спросила Савельевна.
- Матушка так сказала!
- А куда Варя-то делась? Без призору оставила…
- Сейчас вернется, и вилами в бок! – хохотнул Славка.
А Гришка ответил:
- Всех не перетыкает! Нас много – справимся!
- Что, отнять задумал?
- Не отнять, а забрать свое! Афанасий пришлый! А шкатулка в нашей церкви найдена – нашенская она!
- Надо глянуть, что внутри. Потом о наших-ваших думать… - сказал Антон Иванович.
- Чего думать? Брать и делить!
- Шкатулка-то еще не у нас…
- Сейчас в избу заскочу – у нас будет!
- Толку с того?
- То есть?
- Там реликвия, наверно…
- А бабуля говорит – сокровище! Бабуля, ты что, ослышалась?
- Не ослышалась! Матушка за богатство Бога благодарила!..
- Слышал, Иваныч?
- Сомневаюсь я…
- А у них утварь церковная… золоченая! – сказала Савельевна.
- И что мы с ней делать будем? – спросила Нюра.
Гришка был неумолим:
- Уху жрать! Под самогонку…
- С золотых тарелок… - засмеялась бабуля.
А Савельевна задумалась:
- Надо еще поискать, может, там другие шкатулки лежат!
- Сейчас сходим! – согласился Гришка. - Надо лопату взять, лом…
- Так пошли! – Славка сказал.
- Идите! Бабуля сказала, тайник под престолом…
Гришка от окна отошел к углу избы, выглянул и увидел Варю, выходившую из сарая, отскочил обратно к сельчанам:
- Попадья идет! Идите отсюда! А ты останься, подстрахуешь!
- Чего? – Славке оставаться не хотелось.
- Если у меня не получится, прыгай в окошко, хватай шкатулку и бегом!
- Неудобно как-то…
Гришка показал Славке кулак:
- Долю не получишь!

Варя как раз к крыльцу подходила, когда из-за угла избы появился Гришка.
- Здравствуй, Варя!
- Здравствуй! Чего тебе? – удивилась Варя.
- К Афанасию я! Прощения просить…
- Чего вдруг?
- Неспокойно мне… Обидел батюшку…
- От сердца приложил!
- Так он первый начал!
- Розгой-то? – Варя усмехнулась. - Для твоей задницы это соломина!
- Знаешь, как пальнуло?! Давай, я тебе по заднице хлестану!
- Я те хлестану!
- Да, ладно… Бабуля сказала, поранился батюшка?
- Да, и опять головой… - Варя вздохнула.
- Может, ягод принесть? Черники много в этом году…
- Врача принеси!
- Ух, ты! Серьезно так?
- Серьезно… - Варя недоверчиво смотрит на Гришку. - Ладно, заходи! Только без памяти он. Прощения в другой раз спросишь…
Гришка, следом за Варей, зашел в избу, встал перед кроватью, на которой лежал батюшка.
- Спит?
- Может, и спит. Не понять…
Гришка встал на колени перед кроватью, склонил голову:
- Прости меня, Афанасий! Больше не буду!..
Варя ласковой стала:
- Ладно, Гриша, потом заходи. Не слышит он тебя…
- И потом зайду… - Гришка посмотрел на ковчежец. - А что ж это он? Неудобно ж так: рука затекет…
Гришка потянул ковчежец на себя. Батюшка тут же открыл глаза, схватился за ковчежец обеими руками, захрипел. Варя мгновенно переменилась, закричала:
- А ну, отпусти! Отпусти, гад! Пошел отсюда! – Варя стукнула Гришку кулаком по спине, бросилась в сени. – Зарублю!!
Гришка испугался, оставил ковчежец и тоже выбежал в сени.
- Я тебе покажу, ворюга! – кричала Варя.
- Я ж помочь хотел!
А Славка подсматривал, сначала в окошко, а потом переметнулся к углу избы. И увидел, как дверь в избу распахнулась, и от Вариного пинка Гришка кувырком вылетел во двор.
- Что я сделал?!
- Что я сейчас сделаю!!! – Варя сбежала с крыльца, угрожая топором.
Гришка метнулся через дыру в заборе, оттуда крикнул:
- Дура!
- Сам дурак!
Убежал и Славка, через другую дыру в заборе…
А Варя вернулась в избу, села на кровать, к батюшке, положила рядом с собой топор. Взяла мужа за руку.
- Не бойся, батюшка, я тебя в обиду не дам… - Варя подвинула ковчежец ближе к Афанасию, поправила его руку на ковчежце. – Держи крепче, не выпускай…
Священник успокоился, закрыл глаза, и опять грезилась ему церковная служба, вековой давности…

Гришка со Славкой быстро примчались к церкви. А здесь уже все и были. Петровна стояла, опираясь на лопату, первая внука увидела, спросила:
- Что?
- Что «что»? – огрызнулся Гришка. - Прощения просил у попа!
- Ну?! – изумилась Нюра.
- Ага! «Ты, - говорю, - меня так розгой ожёг! Прости, что нечаянно ответил…»
- А он?
- «И ты, - говорит, - меня прости!» Перекрестил, и руки на голову положил…
- На чью голову? – удивился Славка.
- На мою, конечно! Аль не видал?
Петровна с гордостью оглядела сельчан:
- Вот он, внучёк у меня какой! Напакостит, а прощения обязательно попросит!
- Шкатулка-то где? – спросила Савельевна.
- У него и оставил! До следующего раза… Жадюга!
- Чего жадюга? Простил же…
- Ага, простил… Кагору налакался! В спячке он… А попадья его сон оберегает… с топором!
- Тут это… яму мы нашли… за церковью! Оттуда шкатулка! – сказал Антон Иванович.
- Ну?!
- Там и лестница стоит! В дырке…
Гришка выхватил у бабули лопату, крикнул Славке:
- Бежим!
- Фонарик бы неплохо… - подсказал Антон Иванович.
- Факел смастерим!
Заслышав звук моторов приближающихся мотоциклов, все застыли.
К церкви подъехали и остановились два мотоцикла: «Урал» с коляской и ИЖ. На мотоциклах сидели четыре мужика.
- Церквуха-то аварийная, – сказал один.
Другой посмотрел на вход в церковь, на прислоненные к стене створки двери:
- Ворота без петель!..
А третий поздоровался с сельчанами:
- Добрый день всем!
- Здрасьте!.. ответил за всех Антон Иванович.
- Афанасия ищем! В церкви он?
- Не… дома…
- А какой дом его?
- По дороге так и езжайте: последняя изба – его! Не заблудитесь…
И тот, кто с сельчанами поздоровался, оглядел разрытые ямки вокруг церкви, заметил лопату в руках у Гришки:
- Строительство ведете?
- Сирень сажать будем! – ответил Гришка.
- А-а…
Мотоциклы тронулись с места. Сельчане проводили их подозрительными взглядами.
- Это кто ж такие?
- Бандюки! Про шкатулку прознали!..
- Тут как тут!
- Не похожи… - опять не согласился с женщинами Антон Иванович.
- Надо скорей яму осмотреть! – сказал Славка.
- Да!
Гришка и Славка побежали за церковь, к яме.
- Мы тут посторожим! – крикнул им вслед Антон Иванович.
- Ага! Просигнальте, как вернутся! – ответил Гришка.
Антон Иванович достал из кармана зажигалку, протянул Антонине:
- Иди, Антоха, свечи-лампады запали…
- Зачем?
- Надо!
- Ой, точно надо! – перекрестилась Петровна.
Женщины следом за Антониной пошли к входу в церковь.
- Да все-то не бегите! Нюра, садись, посидим!..
Антон Иванович прошел к скамейке на автобусной остановке, сел на нее. К скамейке подошла и Нюра, но не села: с тревогой смотрела в ту сторону, куда уехали мотоциклы…

Егоровна стояла на дороге у забора и курила трубку. К ней подбежал Федя, опасливо оглянулся вокруг:
- Ба, дай затянуться!
Егоровна затянуться дала. Тут и мотоциклы на дороге показались. Притормозили рядом.
- Здравствуй, Марковна! – сказал Митрич.
Егоровна молча на него посмотрела.
- Егоровна она! – сказал Федя.
- Совсем плохо с глазами стало! – ухмыльнулся Митрич. - В каждой женщине Марковну вижу! Дом Афанасия где?
- Вон, там! – показал Федя. - А вам зачем?
- А я ему еще свисток привез… - сказал Митрич. - Гусей пасти!
Митрич достал из кармана манок, дунул в него: раздалось утиное кряканье. Федя тоже достал из кармана манок, и тоже «крякнул».
- О!.. Знакомый свисток! Ты сын его, что ли?
- Ага!
- Как зовут?
- Федя!
- Ну, давай, показывай, где дом!
Мотоциклы тронулись с места, и Федя побежал рядом с ними. Егоровна проводила их безразличным взглядом, и не успела она затянуться из трубочки второй раз, а Федя уже подбегал к избе, с радостным криком:
- Ма-а!..
За ним и мотоциклисты поспели.
- Так вот же он! – показал Петруха в сторону чучела.
- Кто? – спросил Михаил.
- Афанасий!
- Похож!
Варя вышла на крыльцо, с топором:
- Кто такие? Чего надо?
- К папе они! – сказал Федя.
- Афанасий дома? – спросил Митрич.
- А вам зачем?
- Навестить приехали!
- Болен он!
- Эх, досада!
Митрич дунул в манок: раздалось утиное кряканье… Федя в свой манок «крякнул». Из избы на крыльцо вышли и остальные дети Афанасия.
- Это они папе бинокль дали! – сказал Федя.
- Ага! – подтвердил Петруха. – Для пороков общества!
- Много он наглядел? – улыбнулся Михаил Варе.
А Варя не улыбнулась:
- Взрослые мужики, баловством занимаетесь!
- Ну, не только баловством… Хотели вот церковное хозяйство посмотреть, помочь, если чем можем…
- Ну, так и смотрите!
- Нам без батюшки неинтересно… Вы жена ему будете?
- Да. Варварой зовут.
- А меня Михаил. Загрипповал батюшка?
- Стукнулся!
- Ёшкин кот! – опечалился Митрич.
А Михаил продолжал:
- Давайте, в больницу отвезем… Вон, в коляску положим!
- Не, в коляску не дам… Ладно, заходите в дом… Только если чего – во!.. – Варя показала топор.
- Строго!..
- Ты первый!.. – подтолкнул Петруха Михаила.
Мужики, следом за Михаилом, зашли в избу, встали перед кроватью, на которой лежал священник. Варя, не выпуская топор из рук, смотрела на гостей:
- Вы что ж, иль образов не замечаете?
Мужики оглянулись на Варю. Митрич перевел взгляд на иконы в углу, с горящей перед ними лампадкой, повернулся к образам, троекратно перекрестился и поклонился. Михаил сделал то же самое, только разок. Петруха и рабочий Скворцов, глядя на Митрича, пытались повторить то же, что сделал он.
- Вот так надо! – Митрич широко, просторно, с душой еще раз перекрестился.
Петруха и рабочий Скворцов повторили следом за ним.
- А теперь оборотимся к батюшке!
Все повернулись к священнику.
- Здравствуй, отец Афанасий! Нашли мы тебя! Издалека купол видели…
Священник не откликнулся.
- Вот что бывает, когда с престола без парашюта… - не удержался Петруха.
Михаил погрозил Петрухе кулаком. А Митрич склонился над священником, прислушался к дыханию.
- Легонько ушибся. Несерьезно… - Митрич повернулся к Варе. – Не бойся, хозяйка, все в порядке будет! Я стукнувшихся-то повидал…
Михаил посмотрел на ковчежец, на котором лежала рука батюшки:
- Что за коробка у него?
- Ковчежец… - Варя покрепче сжала топор.
- А чего он в него вцепился?
- Мощи святые там…
- Мощи? – удивился Митрич. – А чего не в церкви?
- Так в церкви и нашел… Вчера! В тайник упал, вот и расшибся…
- Какой тайник?
- Под престолом схрон был! Видно, в лихие времена батюшка догадался припрятать…
- Так это ж… событие!
- Еще какое! Не нарадуюсь! Только б батюшка живой был…
- Это да-а… Ну, что ж, пойдем мы, хозяюшка, церковь посмотрим поближе.
- Господь вам в помощь!
Вдруг раздался громкий храп. Все оглянулись на батюшку: храпел он. Митрич перевел взгляд на Варю, улыбнулся:
- Здоров, хозяйка! К вечеру проснется – пошумим!..
Мужики вышли из избы.
- Чего-то я не понял, Митрич: ты верующий, что ли? – спросил Скворцов.
- Верующий… И смекалка нужна, – Митрич постучал себя пальцем по виску: – Ты ж в ситуацию попадаешь: оглядывайся вокруг…
- А-а… - Скворцов озарился догадкой, улыбнулся.
Митрич повернулся в сторону избы, позвал:
- Федя, ты с нами?
Федя сбежал с крыльца, помчал к мотоциклам…

Лампадки в церкви горели тихими мирными огоньками. Антон Иванович и женщины уже сидели на скамеечке, и все лузгали семечки.
- Скоро они там? – Савельевна оглянулась в сторону церкви.
- Дело долгое. Клады быстро не ищутся… - ответил Антон Иванович.
- Афанасий быстро нашел!
- Тоже не быстро. Он уже сколько здесь? То-то же…
Нюра перестала лузгать семечки:
- Слышите?
Все прислушались, посмотрели в ту сторону, куда уехали мотоциклы. И вдруг, почти дружно, вскочили.
- Надо предупредить! – всполошилась Петровна.
- Ага!
- Поздно! В церковь бегом! Все!..
- А что в церкви-то? – спросила Савельевна.
- А тебе – в свинарник!.. – безнадежно отмахнулся Антон Иванович.
- В какой свинарник?
- Соображай быстрей!.. – крикнула Нюра.
Все гурьбой забежали в церковь, встали перед иконами и замерли, глядя в сторону входа. Скоро подъехали мотоциклы, моторы смолкли и в церковь вошли незнакомцы. Все тут же отвернулись и стали креститься перед образами. Савельевна и Петровна рухнули перед иконами на колени и, осеняя себя крестным знамением, стали бить поклоны:
- Господи, помилуй!
- Помилуй, господи!
И все прислушивались к тихому разговору незнакомцев. И кое-что было слышно:
- Стены крепкие…
- Косметика нужна. Серьезная…
- Надо наверх подняться. Посмотреть…
- Отсюда видно – трухляво!
- Были бы материалы, плотницкие работы мы бы и так сделали…
- По выходным, что ли?
- Ну, да…
- У директора станок спросить, во временное пользование.
- Вы стены снаружи видели? Там сколько штукатурить?! А цемент где найдем? А лесоматериалы?! Это ж какой объем, какие деньги?!
- Да, тише ты!..
- Да, концы с концами не сходятся. Работать, конечно, можно и так, а вот материалы бесплатно только… воруются!
- Или даруются. Пошли снаружи поглядим…
Антон Иванович оглянулся, кашлянул, спросил осторожно:
- Вы, это… По строительству, что ли?
Оглянулись и женщины, настороженно всмотрелись в чужаков.
- Афанасию подсобить. Помочь с ремонтом… - ответил Михаил.
- Тут работы – прорва! – развел руками Антон Иванович.
- То-то и оно…
- С городу?
- Оттуда.
- Друзья, значит, с батюшкой?
- Сдружились…
Антон Иванович показал на Савельевну с Петровной:
- А женщины решили – бандюки!
- Вот он – главный! – Петруха показал на щуплого Скворцова.
- Пугачев Емеля… - подтвердил Митрич.
- Кто? Я?! – не понял Скворцов.
Все засмеялись…
Вдруг откуда-то из-под земли донесся стук, потом невнятные, глухие голоса.
- Что это? – спросил Петруха.
Антон Иванович замялся:
- Ну… так… тоже… батюшке подсобляют…
- В тайнике копаются? – спросил Михаил.
- А… все ж таки знаете?
- Варвара сказала.
- Шкатулку видели?
- Видели.
- Думают, клад там… Решили еще пошуровать…
- Зря думают! – сказал Митрич. – Святые мощи в коробке…
Антону Ивановичу легко стало:
- Тьфу ты!.. – сказал он и повернулся к иконам: - Прости меня, Господи! – А потом к женщинам повернулся: - Говорил же – реликвия!
- Эвона, как! – сказала Петровна.
- Слава Богу! – Савельевна перекрестилась. – За мощи убивать не будут…
- Кто ж убивать собирался? – не понял Михаил.
- Паникерши! – отмахнулся Антон Иванович. – Пойдем, землекопов проведаем…
Все вышли из церкви и скоро были у ямы, в которую провалился Афанасий. Из ямы торчал конец лестницы. Антон Иванович склонился над провалом:
- Ну, что там? Нашли чего?
- Пусто! Тряпка какая-то…
Гришка выкинул на край ямы грязную скуфью батюшки. Поднял голову и… застыл, увидев вместе с сельчанами городских.
- Сирень сажаешь? – спросил Михаил.

И опять все перед церковью собрались, среди выкопанных ямок.
- Для чего норки накопали? – спросил Петруха.
- Афанасий колокол искал… - ответил Антон Иванович.
- Кто ж так ищет?
- А как?
- По-научному надо! Митрич, покажи!
Митрич достал из коляски мотоцикла зачехленный предмет, расчехлил.
- Вот, инструмент. Металлоискатель называется. Федя, ну-ка, держи! Как раз для колоколов…
Федя осмотрел перевязанный скотчем ствол металлоискателя. Митрич его успокоил:
- Ага, работает он неважно, на троечку, но для твоих задач вполне сгодится…
И «колоколоискателей» вдруг много стало: все дети, а также Петруха, Гришка и Славка. Федя пошел впереди – водил рамкой металлоискателя над землей.
- Есть!
Петруха посмотрел на дисплей металлоискателя:
- Ага, что-то мелкое. Ставьте, ставьте метку! Может, эта мелочь интересная будет.
Егорка воткнул в указанное место палочку.
- Ты где штык нашел? – спросил Гришка.
- Там! – Федя показал направление.
- Так, туда давай! Что ж сразу не сказал?! Там искать надо!
И все пошли за Федей…
А Митрич показал Михаилу на створки дверей, прислоненные к церковной стене:
- И для тебя работа нашлась…
- Ага, сейчас наладим… Со Скворцовым!
Михаил достал из мотоциклетной коляски ящик с плотницким инструментом…
А Митрич встал перед ямкой, самой первой, которую копали Афанасий с Федей. Посмотрел на церковь и опять на ямку. Пошел медленно, с остановками, вокруг храма, и скоро уже позади церкви стоял, среди лопухов. Задумчиво осматривался вокруг…
К нему, сбоку, подошла Савельевна:
- Устал, работничек?
- Вагоны не разгружал – силы не растрачены…
- Ну, так вечером заходи: грибочков маринованных поставлю, наливочки налью…
- О!..
- Вздремнуть положу…
Митрич почесал в затылке:
- Вздремнуть, это хорошо… Марковна!
И Савельевна вмиг повеселела:
- Как хочешь зови, а грибочков отведай!
- Отведаю! – Митрич облизнулся.
- Ну, так я пошла? Капустки кислой достану!..
- И капустка есть?
Савельевна кокетливо махнула ладошкой:
- Побежала!..
Митрич посмотрел ей вслед, перевел взгляд на церковь, подошел к дыре в подземную камеру, задумчиво посмотрел в черный провал…

Федя с металлоискателем продолжал поиски с другой стороны храма. Гришка, неподалеку от него, уже выкопал несколько ямок. К нему подошел Митрич.
- Что нашли?
- Гвозди ржавые… - ответил Гришка, доставая что-то мелкое из очередного раскопа. - А здесь… Смотри-ка: пятак! Советский! Эй, пацаны!
Дети сбежались на крик. Егорка первый посмотрел:
- Деньги!
- Это уже не деньги… - Митрич обратился к Петрухе: - Не там ищете…
- А где?..
- Камера для реликвии аккуратно сделана. Если колокол есть, он тоже аккуратно положен, не на авось…
- Ну, и куда?…
Митрич к Феде повернулся:
- Ну-ка, дай мне инструмент… - Митрич забрал у Феди металлоискатель. - Пойдем обратно, на ту сторону! Пощупаем у той ямы…
Все туда и перешли. Митрич стал водить рамкой металлоискателя недалеко от дыры, подходил к ней все ближе и ближе. Подошел почти к самому краю.
- А вот здесь серьезное что-то… Сигнал сильный!
- Ага, кастрюля дырявая, для засолки огурцов… - сказал Петруха.
- А ну, копни! Сейчас узнаем, что там за кастрюля…
Петруха взял лопату, но Гришка вырвал ее у него, с азартом начал копать.
- Жадный какой… Лопат на всех хватит! – улыбнулся Митрич.
- Что ж я, для Афанасия ямку не выкопаю?!
Митрич показал Славке на лежащую неподалеку вторую лопату:
- Ты вниз соскочи! Сбоку подкапывай…
- Ага!..
Славка подхватил лопату, соскочил вниз, в яму, стал долбить лопатой земляную стенку…

А в это время Афанасию снилась колокольня, и кто-то, невидимый, бил в колокол. И батюшка вдруг открыл глаза…
А Варя воду наливала в ведро у колодца. Принесла ведро в избу, поставила на скамью. Кинула взгляд в сторону кровати и… застыла. На кровати никого нет! Вскрикнула:
- Афанасий!
Выбежала на крыльцо, осмотрелась вокруг – никого!..

А за церковью лопухи уже изрядно повытоптали: мужики, по очереди, провал в подземную камеру расширили, яму разрыли. И в яме теперь остались Михаил и Гришка, остальные сверху смотрели.
Михаил осторожно снял остатки сгнивших рогож, которыми был укрыт колокол:
- Смотри-ка, его тут специально схоронили – вон, весь в рогожах укутан… - Михаил наклонился вниз, к краю колокола. - А тут еще и надпись какая-то…
- А он медный или бронзовый? – спросил Гришка.
- Для колоколов сплав специальный… - ответил сверху Митрич.
А Петруха всех окликнул:
- Гляньте, Афанасий! Очнулся…
Неподалеку, с ковчежцем подмышкой, стоял Афанасий, с перебинтованной головой. Все расступились. Священник подошел к краю раскопок, заглянул в яму и тут же сполз, почти свалился в нее. Батюшка поставил ковчежец на землю, рядом с собой, прижался к колоколу, погладил:
- Родненький, спрятался… В песочек зарылся… И поговорить не с кем…
К яме подбежала запыхавшаяся Варя, увидела Афанасия, колокол и… застыла…

---

Этот рассказ – прощальный.
Самый что ни на есть сказочный...

---

А в один из сентябрьских дней уставшей летней зеленью, чуть тронутой осенними красками, полыхали луга и леса. И в деревне был слышен крик петуха и блеянье коз...
С грузовика, стоящего рядом с церковью, рабочие с грохотом сгружали брусья. Саму церковь обнесли строительными лесами, и на них два штукатура работали мастерками. Неподалеку раздавался визг деревообрабатывающего станка.
Под липами, на скамейках, сидели Митрич, Скворцов, Клим и Гришка. Курили, разговаривали…
Рядом с церковью, у входа, стоял мотоцикл Михаила…
А сам Михаил был на колокольне, с Афанасием. Отсюда смотрели они на крыши домов внизу, на луга и на лес, и на дорогу, вьющуюся среди полей из Орешек в сторону Покровки.
- Хорошо здесь… - сказал Михаил.
- Нет, здесь не хорошо, - возразил Афанасий. - Здесь просто обалдеть как хорошо!..
Афанасий оглянулся на колокол:
- А давай, колокол послушаем! – батюшка взялся за веревку, привязанную к языку колокола.
- А что, пора?
- А здесь все время пора… Да на время ремонта! Кто спрашивает, отвечаю: «Рабочие балуются!» - Батюшка засмеялся и стал бить в колокол. - Протоиерей Серафим тоже баловался – собственноручно в колокол ударил. Мощи под престол перекладывали!
- Что в них такого?
- В мощах? В них сила – Дух Святый, благодать!
- Ты же колокол хотел!
- В колоколе – другая радость! Но без мощей эта радость – зряшная…
- Ты ж про мощи молчал, только про колокол и говорил…
Батюшка перестал бить в колокол, прошептал, таинственно:
- И думать боялся! Такое дело…
- Ишь ты, как повернулось…
- Ага! Все повернулось! Вчера и сегодня машину этого, завтра машину того и другого. Верующие из Покровки зачастили: редко день без людей…
Афанасий вдруг приметил далеко на дороге мотоциклиста:
- Глянь-ка, кто это там, на дороге?
- Отсюда не разглядишь…
- Так давай спустимся!..
Батюшка и Михаил спустились с колокольни. К ним на мотоцикле подъехал Петруха. За ним на заднем сиденье сидела Настя-мороженщица.
- Настенька?
- Я, батюшка. Наведать приехали.
- Уговорила Петра? Молодец! - Афанасий подмигнул: - Помнишь, как я учил?
- Да! – Настя прислушалась к визгу станка, грохоту молотков. - Как тут у вас громко…
- Ремонты закончат, опять тихо станет…
- Рядом с вами тихо не бывает.
- Вечером наверх поднимемся, дам колокол погладить…
- Почему не сейчас?
- Так мы только оттуда!..
Петруха посмотрел на леса, поставленные вокруг церкви:
- Ну что, отец, тебе еще для полного счастья надо?
- Для полного? – Афанасий почесал в затылке, на мотоциклы посмотрел. – О! Мотоцикл надо!
- Зачем он тебе?
- Чтоб к вам в город за покупками ездить… К отцу Серафиму… И просто повидаться!
- А умеешь?
- А то! Я пацаном на папкином мотоцикле лихачил!..
- На тебя посмотришь, и не скажешь…
- На меня правильно смотреть надо!
Афанасий подошел к мотоциклу Петрухи, сел на него. Петруха оторопело наблюдал за действиями священника.
- Даешь прокатиться?! – грозно рявкнул батюшка.
- Что, и вправду умеешь?
- Он у тебя тюнингованный?
- Ну… так…
- Сейчас проверим! – Афанасий завел мотоцикл.
Михаил сел на свой мотоцикл:
- Я с тобой, отец – подстрахую. Только ты осторожно, помаленьку давай…
- Подстрахуй! Я тут такие трамплины знаю, сейчас полетаем!.. - Афанасий перекрестился. - Ну, с Богом! Порадуемся!..
Батюшка и Михаил медленно выехали на дорогу. Митрич, Клим, Скворцов и Гришка соскочили со скамейки, смотрели вслед отъезжающим мотоциклам.
- Какие трамплины? – испуганно крикнул Петруха. – Ты мне машину не угробь!
В ответ раздался нарастающий рев набирающих скорость мотоциклов…

Среди тронутых осенними красками полей и кромок дальних лесов, среди синего неба и солнечного света с ревом мчались по дороге два мотоцикла. А вот и обещанные Афанасием «трамплины»: крутые подъемы с крутыми же спусками на дороге. Батюшка, на скорости одолев подъем, почти взлетел над спуском и, коснувшись колесами асфальта, помчал дальше. То же самое он проделал и на следующем подъеме.
От священника не отставал и Михаил: та же скорость, те же прыжки. Солнечное безумие! И окрашивающий все жизнерадостный смех Афанасия…